— НЭВИ? — спросил Митя, кивая на звезды.
— Наши! — с гордостью и страданием выговорил Цыпа. — Наши казармы тут были, а теперь... — он махнул ладошкой, — конечно, они!
Наконец мы обогнули это прибежище военщины, не важно какой, и вырулили на извилистую дорогу — асфальт среди песка, — тянущуюся к пирамидам.
Мы вылезли из автобуса у самой большой, закрывающей небо, и не успели еще поправить на наших потных телах сбившуюся одежду, как к нам со всех сторон своим «нырящим», но стремительным ходом направились целые кавалькады огромных, слегка облезлых верблюдов, «застеленных» пестрыми попонами с кисточками и колокольчиками. Повинуясь воле как бы бесстрастных, но властных наездников, верблюды склонялись перед нами в поклонах, вытягивая передние ноги — предлагая и нам стать их всадниками, погрузиться в древность, дикость!
Наш юный предводитель, однако, гортанными криками разогнал верблюдов, те, слегка качнувшись, вставали и задирали свои надменные морды, презрительно забывая о нас.
Мы полезли на пирамиду. Каждый ее уступ, грязно-желтый и шершавый, был чуть выше человеческого роста, приходилось карабкаться. Чтобы залезть на вершину, надо было несколько сот раз взбираться, раз за разом, словно бы на плечи какому-то гиганту. К счастью, нескольких сот раз не понадобилось: вход в пирамиду находился на пятом этаже. К счастью ли? Мы слегка отдышались и посмотрели в узкую, освещенную призрачным светом наклонную щель. Оттуда как раз выползали маленькие японцы, бледные и молчаливые: впервые я видела их столь бледными и потерянными, без традиционных японских улыбок, с которыми, как утверждают анекдоты, японцы сообщают даже о смерти любимой жены. Они чуть отходили от этой страшной щели, из которой, не надеясь уже на спасение, каким-то чудом все-таки выползли. Потом они чуть не со слезами на глазах глубоко и сладко вдыхали, потом постепенно успокаивались, робко улыбались, роняли первые японские звуки. Теперь, значит, нам туда?
А японцы-то, поди, половчее нас будут. Пройдем ли мы туда и, главное дело, выйдем ли?
Митя грустно глядел в наклонную, освещенную искусственным, мертвым светом щель, уходящую вниз.
Какой-то феллах перед втискиванием в щель отбирал билеты.
Митя огляделся.
— А сюда ведь билеты, наверное, нужны? — проговорил он с надеждой.
— Есть билеты! Оплачено! — Пионер, оказывается, знал одно из самых любимых русских слов. Он выхватил из школьного ранца бумажную гармошку и расправил ее.
Оплачено? Кем? Загадочным Атефом, который так и не предстал перед нами тут? Он, помнится, уже однажды оплачивал Митины «командировки» на тот свет, когда Митя уходил по тонкому льду, проваливался и потом его, покрытого льдом, забывали на автобусной остановке, а научные вертолеты, которые должны были после всего этого померить у него кровяное давление, где-то задерживались.
Спасибо!
— Ну что же, раз оплачено — надо лезть! — проговорил Митя.
Примерно так же он отвечал тогда, когда я спрашивала его, почему именно он, столь трогательно заботясь о подходящих к роковой черте членах Политбюро, так часто ходит в «разведку» за эту черту? «Но я же ведь получаю зарплату!» — бесподобно отвечал он.
Но тогда-то он хотя бы получал зарплату — а сейчас что?
Поползли! И Митя, конечно, первый!
Я полезла замыкающей — вернуться за помощью, если что. Хотя, бросив последний взгляд через плечо перед погружением, я увидела лишь жаркую ровную пустыню, слегка затянутую песчаной поземкой, абсолютно равнодушные морды верблюдов и еще более равнодушных наездников.
Поехали!
С колотящимся сердцем, сдавленная в плечах и бедрах, я спускалась по наклонной доске с поперечными рейками, и там, в глубине, я увидела поднимающееся по этой же доске множество народу! Ни фига себе, нашли магистраль. Стань здесь плохо одному, застрянь он тут мягкой мертвой пробкой, и не пропихнешь его ни вниз, ни вверх, и остальным, стремящимся оттуда к воздуху, тоже, стало быть, станет нехорошо. В такой цепочке, где все смертельно связаны, надо, чтобы всем было хорошо! Расходиться можно было только на площадках, где отдыхивались и те, кто стремился вверх, перед последним броском, в страстной надежде вдохнуть воздуха и увидеть солнце, но так же уже отдыхивались и мы, еще только уходящие на погружение... на что надеемся-то?
К счастью, после одной из площадок коридор пошел вверх и сильно расширился. Дышать стало легче, но карабкаться вверх по наклону трудней. И вот мы вылезли на плоскость. Это была маленькая комнатка, перегороженная тяжелой плитой, нависшей низко над полом. Чтобы пролезть к саркофагу, надо было проползти в эту щель. Специально, чтобы унизить нас, поставить на четвереньки?
— Во! Как раз я сегодня зарядку не делал! — бодро произнес Митя.
Он согнулся и полез под плиту.
Что безусловно объединяет людей, так это отвага. Все полезли за ним.