Нико… Думаю, она была нужна им. Думаю, с ее помощью они хотели контролировать Азимута. Или, может быть, я не прав, и на самом деле его схватили намного позже, а у Нико просто выясняли, где он может скрываться, а я потерял чувство времени и хронологии. А может, они взяли ее просто на всякий случай, как запасной план.
Я же простой человек. Я лишь ненамного отошел от этих самых обезьян. Я вижу только то, что вижу, чувствую то, чего могу коснуться. И знание… Да, кое-что у меня есть для крутого парня. Кое-что интересное. Но очень-очень мало…
Я увидел своими глазами, как человек и обезьяны творят музыку. Я не слышал ее, но мне и не нужно было ее слышать. Я ее видел, понимаете? В проводах, в железе, в том, как врач распахивает свой рот: наверное, он что-то кричал мне… Она была там. И впервые я ее почувствовал. То, что мне не было дано мне тогда, на стадионах, в этой краткой вечности любви… Я получил это в контейнерном боксе.
А потом, на долю секунды, на время, которого почти не существует, взгляд Азимута стал осмысленным. И сквозь боль, отчаяние, страх и безумие я получил от него малую толику той силы, которую ОНИ пытались контролировать проводами. Но не контролировали.
То был прощальный дар.
Что-то загудело, завыло, и по экранам мониторов побежала прямая линия. Замыкая расстояния между точками, останавливая весь этот бред. Обезьяны начали трястись в своих креслах, а Азимут наоборот – успокоенно обмяк, и медсестра закричала и уронила капли.
Я повернулся и пошел.
И люди в форме и белых халатах, в камуфляжах и в беретах, с оружием и с какими-то приборами, испуганные, бледные, злые, ничего не понимающие и понимающие все, бежали мимо меня и не замечали, потому что меня скрывала от них сила, которую нельзя контролировать, потому что это противоречит самой природе этой силы. Я шел мимо людей, мимо камер наблюдения, сквозь провода. По минному полю и бетонным плитам, сквозь заборы из колючей проволоки и парки машин, забитые начиненным смертью железом. Меня никто не видел.
Я очень устал. Но знал, что буду идти и идти. Дни так дни. Годы так годы. Это все уже не имело значения, а моя усталость питалась подаренной силой. Я шел домой. Но в этот раз – впервые – не для того, чтобы закрыть за собой дверь. Скорее наоборот. Я шел, чтобы распахнуть настежь окна. Я точно знал, как следует поступить.
Он жил на третьем этаже, и в его гостиной была открыта форточка. Странно, что только она – учитывая температуру плавления окружающего мира. Но все ж лучше, чем ничего. По крайней мере мне не пришлось разбивать окно.