«Греческое и римское общество строилось на подчинении личного начала общественному, гражданина — государству: это ставило благополучие и безопасность государства в качестве высшего мерила поведения, превыше потустороннего (или посюстороннего) благополучия индивида. Граждане, воспитанные на этих идеалах, посвящали свою жизнь бескорыстному служению обществу и готовы были отдать свою жизнь ради общего блага. Если же они уклонялись от принесения этой высшей жертвы, им и в голову не приходило, что, предпочитая свою жизнь интересам общественного организма, они поступают как должно.
С распространением восточных религий, которые внушали мысль о том, что единственно достойной целью жизни является соединение с богом и личное спасение, а благоденствие и даже само существование государства в сравнении с ними ничего не значат, ситуация резко изменилась. Неизбежным следствием принятия этого эгоистичного и аморального учения был всё возрастающий отход верующих от служения обществу, концентрация на личных духовных переживаниях и появление у них презрения к окружающей жизни, в которой они начинают видеть не более как временное испытание перед жизнью вечной. Высочайшим идеалом человека в народном представлении стал святой отшельник, полный презрения ко всему земному и погружённый в экстатическое религиозное созерцание; этот идеал пришёл на смену древнему идеалу самозабвенного героя-патриота, готового пожертвовать жизнью на благо своей родины. Людям, чьи взоры были устремлены к заоблачному граду божьему, град земной стал казаться низменным и жалким. Центр тяжести, так сказать, переместился с настоящей жизни на будущую, и, насколько от этого перемещения выиграл один мир, настолько проиграл другой. Начался процесс всеобщей дезинтеграции общества: государственные и семейные связи ослабли, общественная структура стала распадаться на составляющие фрагменты, над обществом вновь нависла угроза варварства. Ведь цивилизация возможна только при условии активного содействия со стороны граждан, при условии их готовности подчинить свои частные интересы общему благу. Между тем люди отказывались защищать свою родину и даже продолжать свой род. В стремлении спасти свою душу и души других людей они равнодушно смотрели на то, как гибнет окружающий мир — мир, который стал для них символом греховности. Это наваждение длилось целое тысячелетие. Возврат европейцев к исконным принципам их жизненной ориентации, к трезвому, мужественному взгляду на жизнь отмечен возрождением в конце средневековья римского права, философии Аристотеля, античной литературы и искусства. Долгому застою в развитии цивилизации пришёл конец.
Волна восточного нашествия наконец захлебнулась и стала идти на убыль. Отлив этот продолжается до сих пор». (Д-р Дж. Дж. Фрэзер. «Адонис, Аттис, Осирис», т. I, стр. 300).
Мы оставляем этот материал на ваше рассмотрение. Мы отрицаем, что высказывания, приведённые выше, были характерны для Иисуса, поскольку в состоянии привести изречения самого Иисуса, дабы их опровергнуть; но так как они интересуют мистера Шоу, который считает,
что «опыт и наука» заставляют его рассматривать их всё более и более благосклонно, нам стоит отнестись к ним как к достойным самого пристального анализа.
Шоу умеряет ветер для стриженой овцы, утверждая: «Мы просто потратим время зря, если не найдём им разумного применения». Далее он заявляет: «Следует признать, что человек, разглядевший путь Иисуса сквозь всю массу народных страстей и иллюзий, которые стоят между нами и пониманием ценности этого учения, вполне сознаёт все возражения, с которыми приходится столкнуться средней руки брокеру в первые же пять минут».
В изречениях Иисуса нет ничего, что указывало бы на то, что он видел свой путь сквозь какую-то массу народных страстей и иллюзий. Всё, что он говорил, было вполне обыкновенно для тех людей его времени, которые знали толк в мистицизме любого рода. Но тайная доктрина, более или менее дремавшая на западе, несмотря на таких людей как Бёме и Уильям О’Нил (в котором те, кто не подкован в генеалогии, были бы рады признать Уильяма Блейка), вплоть до Великого Возрождения, запущенного через Элифаса Леви, Анну Кингсфорд и Е. П. Блаватскую некими лицами, коих я не стану называть, и весь мир, в котором родился мистер Шоу, находился, вне всякого сомнения, в бездуховном рабстве, на которое он сетует.