Евангелие от святого Бернарда Шоу

Мы должны учитывать это, поскольку во времена Иисуса и в века, которые становились всё мрачнее и мрачнее после его смерти, пока тьма (после краткого лжерассвета Реформации и Возрождения) не достигла своего апогея в коммерческой ночи девятнадцатого столетия, мы убедились, что нельзя сделать людей хорошими указом Парламента; теперь мы знаем, что нельзя сделать их хорошими и любым другим способом и что человек, превосходящий своих товарищей, будет только помехой. Не только сам богач должен распродать всё, но и весь его класс; а это может быть сделано только через министра финансов. Апостол не сможет получать свой хлеб бесплатно, покуда не будет бесплатного хлеба для всех и каждого; а это требует сложной муниципальной системы продовольственных поставок, порядка распределения. Быть соучастниками друг друга — значит «Один Мужчина — Один Голос» и «Одна Женщина — Один Голос», и всеобщее избирательное право, и равенство доходов, и все прочие современные политические средства в том же духе. Даже в Сирии времён Иисуса его учение не могло быть реализовано серией независимых вспышек личной праведности со стороны отдельных слоёв населения. Иерусалим не мог сделать того, на что не была способна даже сельская община, и то, чего не сделал бы сам Робинзон Крузо, если бы не совесть и не строгое принуждение Природы, не стало бы общим правилом для полудюжины робинзонов, боровшихся в нём ради удовлетворения совершенно несовместимых устремлений. А то, что не могло свершиться в Иерусалиме или на Хуан-Фернандес, не может быть сделано ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке, ни в Париже, ни в Берлине. Иными словами, христианству — доброму ли, дурному ли, правому или неправому — придётся волей- неволей оставить вопросы о делах людских, пока оно не станет применимым на практике к сложному политическому механизму человечества; а чтобы делать вид, что бродячий проповедник с подвластных Понтию Пилату земель (или даже сам Пилат, заручившийся поддержкой всей мудрости Рима) смог приспособить христианство или любую иную систему морали к реалиям двадцатого века, необходимо отстранить его от дел куда более эффективно, чем это удавалось Нерону и прочим гонителям. Личная добродетель и представления о том, что ты не сделаешь людей нравственными указом Парламента, есть, по сути, излюбленная защита для тех, кто — сознательно или бессознательно — не совсем ещё решил принять вмешательство Иисуса или любого другого реформатора.