Евангелие отца

И кажется народу, что его глас не слышит король. Какой такой народ? Это кто? Разве не апостолы? Вот и слушает король свою свиту. Будучи апостолом веры в самого себя, окружи себя такими же верными себе, как сам. А апостол должен быть грозен, поэтому истинная вера всегда только в руках человека с ружьем и правом карать по подозрению в неверии. И сильна эта вера, пока есть сила. И пока в соседнем лесу подрастает новый бог надо быть настороже. Он ведь обязательно подрастает, как бы ни хотелось ему, сегодняшнему, быть вечным и единственным. Он обязательно придет и надо все сделать правильно – сделать так, чтобы он не пришел как можно дольше, потому что у него уже есть свои апостолы и они голодны, злы и молоды. Но хорошо, что мы знаем об этом…. Или нехорошо? Зачем нам очередная революция? К чему нам так часто менять веру? Хотя, если честно, то постаревший апостол выглядит как-то не очень. Ведь полюбили-то мы его за красоту, силу и ловкость. А если портреты на стене начинают отличаться от действительности - что надо менять? Портреты или апостола? Вообще-то, убрать короля легко - труднее найти ему замену. Все они не совершенны: у всех запоры, насморк и другие неприятности. Но вот тут как раз недалеко есть маленький полицейский – чем он не маленький апостол? И пусть его пока никто не знает – сюрприз! Может и правильно, что каждый новый бог поначалу бывает неизвестным? Про известных все известно, а новый может окажется симпатичнее и стройнее. Ну, или информированнее. Все в его руках: и доносы на соседа, и молоденькая дочь мэра – пусть его – таким все прощается, лишь бы не трогал своих. А своим так хочется стать – и потихоньку продаем и продаемся. Любовь к одному разве не ненависть к другому? Запутаешься тут с вами к чертям собачьим. Лучше есть ветчину, пока она есть.

Мой сосед все-таки задал мне один вопрос на обратном пути: все ли у меня хорошо. У меня все хорошо, сказал я и почувствовал голод – ветчина пахла возбуждающе. Он довез меня, и мы расстались. Прошла неделя и в этот четверг вечером он, наверное, тоже собирался завтра утром в деревню. Все должно было произойти именно так, как всегда, если бы не письмо, которое я получил.

Гл. 4

Я никогда не хотел быть почтальоном: их ждут, но не любят, потому что, ни один почтальон на свете никогда не приносит тех известий, которые от него ждут. Меньше, больше, но не те и не то, поздно или слишком рано – приговор всегда один: где этот бездельник шляется или зачем его Бог принес? И это несмотря на дождь, когда горит камин и все должны быть дома – даже собаки жмутся на крыльце. И вот, когда он все-таки приходит – его ругают: в такой дождь надо ставить стакан на стол, сбрасывать теплый плед и идти открывать. Ладно бы только грязь в прихожую несет почтальон – он всегда чем-то недоволен и зол. И всегда или неприятности, или счета. И свежие, но мокрые газеты падают на стол в прихожей. А мокрые – это почти что грязные – их противно брать в руки. Почтальоны почти всегда отвратительны, но это их судьба.

Он позвонил в дверь и ко мне. Я ведь никого не ждал, я не хотел открывать, потому что я не выписывал газет, а писем мне никто не писал, а счета мне вообще почему-то никогда не приходили (я всегда думал, что это добрый мсье Пико так все устроил, что мне было хорошо и удобно – я оказался прав, но только наполовину). Но что было делать? Почтальон не мог ошибиться, потому что от дороги к дому надо было еще доехать метров сто, и это было бы глупой потерей времени для почтальона, так ошибиться. Я спустился вниз и открыл.

- Вы мсье Пико? – Почтальон, как и ожидалось, выглядел жалко. А вопрос вообще глупый: неужели он никогда не видел настоящего мсье Пико?

- Нет. Я его…, впрочем, теперь, наверное, да. – Какой смысл было рассказывать мокрому и злому почтальону, что мсье Пико умер, и я живу в библиотеке и читаю книгу со словарем?

- Письмо с уведомлением для мсье Пико. - Он протянул мокрый конверт и такую же книгу. – Расписаться надо. – Я расписался. Я предложил ему бокал вина, потому что в такую погоду вино могло ему пригодиться. Но он не пил анжуйское этого года. Что ж – мне нечего было больше ему предложить – он ушел.

Письмо было старое. Дату отправления, место, ничего нельзя было разобрать, как если бы почтальон просто положил письмо в лужу и долго на него смотрел, пока оно там плавает. Такой – почтальон-буддист, понимаете? Штамп какой-то был, но, то ли это штамп, то ли чья-то печать… кто его знает...