Евангелие рукотворных богов

Ванко, запыхавшись, ворвался в строение, в темноте пробежал по коридору вдоль стойл и опустевших кладовок, свернул в знакомый угол и распахнул низкую неприметную дверь.

Маленькая каморка с высоким потолком и небольшим оконцем, очищенная от пыли и паутины, украшенная грубым столом и деревянным лежаком, крытым охапкой соломы. Раньше в ней, наверное, хранили хозяйственную утварь, теперь комнатка стала временным пристанищем неприхотливого солдата. Скудные рассветные лучи обеспечивали, тем не менее, сносное освещение. Мальчик недоуменно оглянулся, впрочем, ничего удивительного - помещение было пусто.

Ванко еще секунду постоял в нерешительности, пока в наступившей тишине не услышал зловещий скрип прикрываемых створок широких амбарных ворот. Паренек бросился назад, выскочил в узкое пространство прохода и оцепенел. Навстречу ему перебежками двигались черные силуэты. Хищные крадущиеся перемещения ссутуленных теней не предвещали ничего хорошего. Мальчик в ужасе юркнул в пустое стойло и забился в угол в надежде, что остался незамеченным. Прелый запах соломы, как веяние тления в темном склепе - Ванко мог только уповать, что дробный стук зубов не выдаст его месторасположения. А шелестящие тихие звуки шагов неотвратимо приближались, загробным скрежетом потрясая рассудок.

Первый преследователь стремительным броском проскочил мимо. Мальчик боялся дышать. Второй сгустком тьмы замер в проеме денника всматриваясь в скупо освещенный промежуток между низкими перегородками.

- Ну че, говнюк, свела нас житуха? - Ванко еще сильнее вжался спиной в необструганные доски, судорожно упираясь пятками, будто хотел просочиться в щели.

Знакомый голос. Неприятный, по юношеский ломкий, слышанный ранее и с властными нотками и в заискивающем исполнении, причем совсем недавно и в тоже время вовсе в другой жизни, где было место радости и развлечениям - на ярмарке. Неожиданная встреча. Мальчик рад бы был крепко зажмуриться и не видеть происходящего, но тело не повиновалось, он заворожено смотрел на своего палача, не в силах даже закричать.

К готовым к переходу и находящимся на одре, на черных крыльях мрака неотвратимо является в веянии могильного холода безучастный бог Танат. Тяжелым тусклым мечом вороненой стали срезает он тонкую прядь волос умирающего, исторгая измученную душу в бескрайние просторы Безмолвных пустошей.

Боковым зрением, за плечом надвигающегося преследователя Ванко с трепетом наблюдает образ величественного ангела смерти. Леденящий кровь. Отсутствуют человеческие черты в его обличии - лишь бледный остов, покрытый бесформенным саваном, и искаженный мукой лик. Нет ничего ужаснее этого зрелища, не так страшен даже разъяренный Черенок, невольным обидчиком которого мальчик стал на торжище. Подумать - молодой наемник тоже, наверное, Неживой, убитый где-то в устье Куты, а вот стоит, оскаленный, глаза жаждой крови горят, но нет, не он воплощает Смерть, настоящая смерть таится у него позади. Бесшумная, видимая, похоже, только напуганному мальчику. Черенок не чувствует мрачного соседства, он начинает игру беспощадного хищника с затравленной жертвой.

Наемник нечленораздельно мычит и нервно поигрывает клинком - предвкушение убийства будоражит и пьянит не хуже дурманящих паров, вдыхаемых для достижения боевого безумства. Но вдруг его утробный рык обрывается сдавленным хрипом и он, безжизненный, валится на бок, брезгливо отброшенный в сторону Ангелом. Смерти безразлично, кто оказывается у нее на пути, но сегодня цель ее прихода не запуганный ребенок, видимо она пришла за Черенком или за его напарником, неподвижно лежащим в двух шагах дальше по проходу. Смерть жадно склоняется над телом наемника и быстрыми движениями осматривает снаряжение.

- Хлам, - бормочет себе под нос.

Не поднимаясь, вытирает о штанину поверженного большой массивный нож, измазанный кровью. Разве течет кровь в венах подъятой нежити? Не все ли равно Смерти, в каком состоянии находится ее, должное быть ржавым, оружие?

ГЛАВА 5

Где-то на окраине, а быть может и прямо здесь, среди нас, бредет, спотыкаясь и сбивая ноги существо, обреченное избавить мир от страданий. Идет и присматривается к людям в поисках достойных, на кого смогло бы положиться жаждущее перемен божество. Нас много и все мы рождены для отважных поступков. С колыбели, с молоком матери впитали мы стремление к подвижничеству. Но как узнать среди толп оборванцев тебя, Великий, если не ведомо сердцу обличье господне? Кем ты сможешь предстать перед нами: рабом бессловесным, беглым преступником, мужчиной, женщиной или вовсе малым ребенком?