Евангелие страданий

2. Но в том, что касается отношения между христианином и христианином, моя теория вступает в свои права. Как христианин, относящийся к другим христианам, я не смею претендовать на то, что я в такой мере превосхожу других в познании истины, не смею противопоставлять себя им, претендуя на то, что мое познание истины абсолютно (ведь и по отношению к язычникам обладать абсолютной истиной – это огромная претензия): ergo я не смею употребить и абсолютное выражение того, что я, в отличие от них, имею абсолютный долг перед истиной, не смею позволить им убить меня, стать виновными в этом. В отношении между христианином и христианином, так же как и в отношении между человеком и человеком, различие может быть только относительным. Христианин поэтому смеет позволить другим христианам стать виновными в насмешках, глумлении, издевательстве над ним. Конечно, и здесь он виновен в том, что позволяет им стать в этом виновными, но это та мера, в какой он может, относительно отличаясь от них, иметь долг перед истиной. Другими словами, это та мера, в какой он может превосходить других христиан в познании истины. И в такой форме это может послужить их пробуждению; но при этом не будет совершено преступление, которое окажется непоправимым. Если же и допустимо в христианском мире предать себя на смерть ради истины, то только в том случае, если дано, что так называемый христианский мир отнюдь не является христианским, что в силу своей «бездуховности» он намного более языческий, чем было само язычество. Тот же, кто перед лицом людей, именующих себя христианами, не смеет отрицать, что они таковые и есть (а кто из людей смеет это, – разве не нужно для этого быть тем, кем является только Всеведущий – быть сердцеведцем?), то он не смеет и предать себя на смерть, то есть позволить другим стать виновными в убийстве.

3. Для большинства людей, наверное, то, что я пишу, даже если я предъявлю им это, будет все равно что ненаписанным, чем-то несуществующим. Их мысль, как было показано, заканчивается там, где моя начинается.

4. Самым простое и естественное отношение между человеком и человеком в том, что касается истины, – это отношение, когда «единичный человек» полагает, что «другие» в большей мере обладают истиной, чем он. Поэтому он смотрит на них снизу вверх, сообразует свое мнение с их взглядами, полагает их согласие критерием истины.

Уже согласно Сократу, и в еще большей мере согласно христианскому учению, истина пребывает в меньшинстве, а «большинство» как раз – критерий лжи, и побеждает как раз доносчик, передающий ложь. Но если истина пребывает в меньшинстве, то и свидетельство того, что некто пребывает в истине, должно быть полемическим, обратным: оно должно выражаться не в восторге и одобрении, но в недовольстве.

Так что по отношению к другим людям, или как христианин по отношению к другим христианам, ни один человек, или: ни один христианин не смеет полагать свое познание истины абсолютным: ergo он не смеет ради истины, предав себя на смерть, позволить другим стать виновными в убийстве. Другими словами, поступи он так, это все равно на самом деле не будет совершено ради истины, напротив, в этом будет нечто неистинное.

Это неистинное будет заключаться как раз в том, что ведущий такую борьбу относится к другим лишь полемически, что он думает только о самом себе, а не печется о них с любовью. Но тем самым он как раз недалек от того, что они поистине его превзойдут или же – превзойдут его в истине; ведь превосходство состоит как раз в том, чтобы быть защитником своего врага, чтобы, понимая больше, чем он, печься о том и оберегать его от того, чтобы он не сделал, поддавшись лжи, себя более виновным, чем он того заслуживает. О, тем, кто якобы сильны, кажется, будто убить человека – это проще простого, будто и сами они легко могли бы это сделать: ах, тот, кто имеет понятие о том, какая это вина – убить невинного, он как следует проверит себя, прежде чем допустить, чтобы кто-то взял на себя такую вину. Проверив себя, он поймет, что не имеет на это права. Ведь любовь не позволит ему это сделать. И это та же любовь, которая в своей вечной божественной полноте обитала в Нем, в Том, Кто будучи Истиной, должен был абсолютным образом выразить то, что Он ею был, и потому позволить безбожному миру стать столь страшно виновным, – это та любовь, с которой Он молился за Своих врагов. Он не мог предотвратить Свою смерть, ведь на то и пришел Он в мир. Но, жертвуя Собой ради любви, Он тем самым (и «Жертвой» Его именуют еще и поэтому) с любовью заботился и о Своих врагах. Здесь нераздельны «Истина» и «Любовь».