Евангелие страданий

Кто же постиг человеческое сердце?! Даже тому, кто сосредоточенно начал бы наблюдать за своим сердцем, кто стал бы со всем вниманием следить за ним и подмечать каждое его движение, каждое побуждение, что рождается в нем, пришлось бы закончить тем же, с чего он начал: нет ничего столь непостижимого, как человеческое сердце. И если бы кто-то спросил этого человека, что может прийти кому-то другому на сердце, то он, пожалуй, удивился бы этому вопросу, но не нашел бы, что ответить, и попросил бы время на размышление, но когда бы это время прошло, он все равно не смог бы дать ответ. Но раз никакой человек неспособен установить, да никому и не пришло бы на ум пытаться установить, что может, а что не может прийти на сердце человека, кто знает тогда, не приходила ли эта премудрость на сердце какому-нибудь человеку, кто может знать, что не было и не будет ни одного человека ни в захолустье, ни в шумном городе, на сердце кому бы она пришла. Но мы ведь, мой слушатель, говорим о твоих отношениях с этой сокровенной премудростью – об отношениях, которых все это никак не касается, даже если кто-то и стал бы утверждать, что поставленный выше вопрос не может быть решен, пока не будет проверено сердце каждого человека и допрошена каждая приходящая на сердце мысль.

Была ли в твоем сердце эта сокровенная премудрость, или ты лишь говоришь: блаженно сердце, которое сохранило ее? Конечно же, ты не станешь так говорить, ведь ты уже знаешь, благодаря чему она хранится и приобретается всяким человеком без исключения, и знаешь, что всякий может прибегнуть к этому средству, если он того хочет.

И если эта сокровенная премудрость была в твоем сердце, – конечно, не как что-то, что в нем родилось, – но если при этом ты не чувствовал в сердце никакого страдательного сопротивления в виде раздражения или активного сопротивления в виде насмешки, тогда сомнительно, что это на самом деле была та премудрость, о которой мы говорим. И если, быть может, тебе и казалось великодушным говорить, словно бы выражая свое почтение этой премудрости: «Поистине, ничего подобного мне никогда не приходило на сердце», – то это было лишь дерзким в своей восторженности выражением того, как многим ты обязан чему-то другому; и ведь ничто не препятствовало тому, чтобы это пришло и тебе на сердце, – даже если и ясно, что этого не случилось, даже если и похвально, что ты не стал приписывать себе то, чего не было. Даже если эта премудрость и не приходила тебе на сердце, она ведь вошла в него – и вошла в него так, что в нем не могла и не может встретить непонимания в виде раздражения или насмешки. Но ведь это как раз показывает, что это не та премудрость, о которой мы говорим. Ведь хотя возможность раздражения и насмешки и не доказывает, что это – премудрость, но их невозможность показывает, что она в более глубоком смысле не пришла тебе на сердце, даже если она и попала в него случайно вместе с чем-то другим. Когда кто-нибудь в отношении какой-то другой премудрости говорит, что он неспособен на нее раздражиться или начать над ней насмехаться, то это может свидетельствовать о его великодушии. Но такой избыток великодушия и такие самоуверенные слова невозможны, когда дело идет о той премудрости, о которой мы говорим. Ведь если ты, спасенный, находишь покой в этой премудрости, то твоему человеческому великодушию нечем, совершенно нечем хвалиться: оно совершенно исчерпано в противостоянии возможности раздражиться или начать насмехаться и может только смиренно принять то, что для него является спасительной силой Божией.