Евангелия и второе поколение христианства

Домициан, вероятно, наиболее злой человек из всех существовавших. Коммод более отвратителен, так как он сын прекрасного отца; но он не более, как простое животное; Домициан же человек вполне разумный, сознательно злой. Для него не могло быть оправданием сумасшествие; он имел вполне здоровый, холодный и ясный ум. Он был человек политически серьезный и логический. У него не было воображения, и хотя одно время он упражнялся в литературе и писал недурные стихи, он делал это только с целью показать, что не интересуется делами; но скоро он бросил литературу и перестал думать о ней. Он не любил искусства, был равнодушен к музыке и при своем меланхолическом темпераменте чувствовал себя хорошо только в уединении. Целыми часами видели его гуляющим в одиночку; и тогда ожидали проявления какого-нибудь из его злых умыслов. Жестокий без фраз, он почти всегда улыбался перед убийством. Чувствовалось проявление низкого происхождения. Цезари из дома Августа, расточительные и жаждущие славы, были скверны, часто абсурдны, но очень редко вульгарны. Домициан - буржуа в преступлении; он извлекал из него выгоду. Небогатый, он стремился всяким способом добывать деньги и поднял налоги до последних пределов. Его зловещее лицо никогда не смеялось сумасшедшим смехом Калигулы. Нерон, тиран-литератор, постоянно желавший вызвать к себе любовь и восторг всего мира, понимал шутки и вызывал их; Домициан не поддавался насмешкам, он был слишком трагичен. Его нравы были не лучше нравов сына Агриппины; но к низости он присоединял угрюмый эгоизм, лицемерную показную строгость, вид сурового цензора (sanctissimus censor), служившие только поводом убийству невиновных. Очень тяжело переносить тон суровой добродетели, который принимают его льстецы, Марциал, Стаций и Квинтилиан, когда стараются возвысить наиболее дорогой для него титул спасителя богов и исправителя нравов.

Тщеславие не господствовало над ним в такой степени, как над Нероном, которого оно вынуждало делать столько печальных безрассудств; у Домициана тщеславие было гораздо менее наивным. Его ложные триумфы, его памятники, полные лживой лести, представляют из себя нечто тошнотворное и гораздо более неприятное, чем тысяча восемьсот венков и периодические процессии Нерона.

Прежде пережитые тирании были менее обдуманы. Наступившая же теперь была административной, осторожной и организованной. Тиран сам выполнял роль начальника полиции и следственного судьи, Это был юридический террор. Действовали, согласно шутовской законности революционного трибунала. Флавий Сабин, двоюродный брат императора, был казнен за промах глашатая, провозгласившего его императором вместо консула; греческий историк казнен за некоторые места в описаниях, казавшиеся неясными; а все переписчики его сочинения были распяты; один знатный римлянин казнен за свою привычку повторять речь Тита Ливия, за имевшиеся у него географические карты и за то, что дал двум своим рабам имена Магона и Ганнибала; уважаемый воин Саллюстий Луцилий за разрешение назвать его именем копья нового образца, изобретенного им. Никогда шпионство не развивалось до таких размеров; провокаторы и шпионы проникали повсюду. Нелепая вера императора в астрологов увеличивала опасность. Помощниками Калигулы и Нерона были низкие люди из жителей Востока, чуждые римскому обществу, успокаивавшиеся, достигнув богатства. Агенты же Домициана - род Фукье Тенвиля, с зловещими и бледными лицами, наносили удары наверняка. Император заранее сговаривался с обвинителями и лжесвидетелями о том, что они должны были говорить; затем он лично присутствовал при пытках и наслаждался бледностью окружающих лиц и, казалось, считал вздохи, вызываемые состраданием. Нерон избегал быть свидетелем преступлений, совершаемых по его приказанию. Этот же хотел все видеть, у него была невероятная утонченность в жестокости. Его крайне подозрительный ум одинаково оскорблялся, когда ему льстили и когда ему не льстили; его недоверчивость и зависть не имели границ. Всякий уважаемый, всякий благородный человек представлялся ему соперником. Нерон, по крайней мере, завидовал только певцам, а не считал каждого государственного деятеля и каждого выдающегося военного своим врагом.