Евангелия и второе поколение христианства

Сильное понижение интеллектуальности явилось следствием этих усилий возвратиться к той вере, которой никто не имел. Некоторого рода банальность окружила верования и уничтожила в них все серьезное. Бесчисленное количество свободомыслящих первого века до Иисуса и первого века после него постепенно уменьшалось и, наконец, исчезло. Свободный тон великой латинской литературы теряется и заменяется тяжелой легковерностью. Наука гаснет день ото дня. Можно сказать, что после Сенеки не было не одного ученого вполне рационалиста. Плиний старший интересен, но не имеет никакой критики. Тацит, Плиний младший, Светоний избегали высказываться о бессмыслии самых смешных фантазий. Плиний младший верил в ребяческие рассказы о привидениях. Эпиктет хотел, чтобы придерживались установленного культа. Даже такой фривольный писатель, как Апулей, считал своей обязанностью принимать тон сурового консерватора, когда дело касалось богов. Единственный человек около половины того века, по-видимому, не верил в сверхъестественное, это был Лукиан. Научный дух, служащий отрицанием всего сверхъестественного, был принадлежностью весьма немногих; суеверие охватило всех, волновало разум. В то же время религия искажала философию, философия искала видимого примирения со сверхъестественным. Глупая и пустая теософия, спутанная с шарлатанством, была в моде. Апулей скоро стал называть философов "жрецами всех богов". Александр Абонотик создал культ с фиглярскими причудами. Религиозное шарлатанство, возвышенное ложной лакировкой философии, стало модным. Аполлоний Тианский первый показал этому пример, несмотря на то, что весьма трудно сказать, что такое был в действительности этот странный субъект. Уже позднее пытались сделать из него религиозного ясновидящего, нечто вроде полубога философии. Так быстро произошло понижение человеческого ума, что презренный чудодей, который в эпоху Траяна имел успех только среди зевак малой Азии, через сто лет, благодаря бесстыдным писателям, ухватившимся за него для того, чтобы заинтересовать публику, ставшей вполне легкомысленной, сделался лицом высшего порядка, воплощением божественности, которого осмеливались сравнить с Иисусом.

Народному образованию императоры оказывали большее содействие, чем цезари и даже Флавий, но вопрос был только о литературе; великая дисциплина ума, продукт науки, мало получала пользы от этих школ. В особенности покровительствовали философии Антонин и Марк Аврелий. Но философия, высшая цель жизни, сущность всего остального, не может быть преподаваема в государстве. Во всяком случае, образование мало коснулось народа. Это было нечто абстрактное, возвышенное, проходившее над головой, а так как с другой стороны храм не давал морального поучения, которым впоследствии наделяла церковь, то низшие классы коснели в невежестве. Но нельзя упрекать великих императоров в том, что они не имели успеха в предпринятом ими деле спасения античной цивилизации. У них не хватило времени. Однажды вечером после того, как он перенес атаку декламаторов, обещавших ему бесконечную славу, если он обратит мир к философии, Марк Аврелий записал в своей записной книжке следующее размышление, предназначенное только для него самого: "Причина всего это поток, уносящий все. Как наивны политики, воображающие, что возможно регулировать ход дел философскими правилами. Это еще дети, у которых сопли из носа текут... Не надейся, что республика Платона возможна; старайся внести небольшие улучшения и, если тебе удастся, то не считай этого малым. Кто, действительно, может изменить внутреннее настроение людей? А без изменения сердец и понятий, что может сделать все остальное? Ты сделаешь только рабов и лицемеров... Дело философии простое и скромное, далекое от чепухи этих чванливых". О, честный человек!