Что «вечеря» не является оригинальным элементом христианского культа, доказывается рядом мест из разных патристических источников и из X, 21 первого послания к коринфянам. Отец Гаруччи доказывает первородство христианских обрядов ссылкой на отцов церкви, которые вместо того, чтобы признать факт подражания христиан обрядам митраистских сектантов, наоборот, жалуются на то, что митраисты позаимствовали многое у христиан. Гаруччи указывает также на то, что отцы церкви именно заимствованием у христиан объясняют существование у митраистов строгих ритуальных обрядов и правил, омовений, символов воскресения. Однако, на самом деле отцы церкви как раз в тех местах, на которые ссылается Гаруччи, говорят следующее: «Дьявол» или «бесы» — вот кто виновники существования у митраистов ритуала, весьма похожего на христианский. Самый характер объяснения отцами церкви сходства христианских и митраистских обрядов отклоняет всякое предположение о заимствовании, ибо если бы митраисты, действительно, переняли свои обряды у христиан, то вряд ли отцам церкви пришлось бы впутывать в дело дьявола. Именно потому, что заимствования не было, и пришлось благочестивым пастырям предположить, что это сам злой дух посвящает почитателей ложных богов в тайны божества. Сам Тертуллиан отмечает в одном характерном месте, что, когда христиане проповедовали о страшном суде, о небе и об аде, их встречали насмешливыми замечаниями, что у поэтов и философов давно, мол, уже говорилось про все эти вещи. «Каким же образом, говорит Тертуллиан, вы находите у ваших поэтов и философов много похожего на то, о чем мы вам проповедуем? Это объясняется просто тем, что ваши поэты и философы черпали из нашей религии». А ответ Тертуллиана на доказательства, приводившиеся язычниками в пользу оригинальности своего ритуала, является просто ничем не мотивированной претензией на приоритет: «Раз язычники утверждают, что их святые таинства являются детищем их собственного духа, то, значит, наши таинства являются лишь отражением языческих и появились уже после них; но это немыслимо по самой природе вещей». В других случаях, однако, тот же благочестивый отец верил в некоторые вещи именно потому, что они нелепы. Здесь же он утверждает, что язычники подражали в своих обрядах и христианам и иудеям. А задолго до Тертуллиана в том же самом обвинял митраистов Юстин-мученик, который упрекал язычников в том, что они позаимствовали их учение о священной горе у Даниила и Исайи, что «лукавый змий» подделал под Исайю миф о рождении Персея от девы, миф, кстати, более древний, чем книга Исайи. Но резче всего он говорит о трапезе у митраистов. После описания вечери в том виде, как она изображена в использованных Юстином «Творениях апостолов», он замечает: «Чему подражали злые бесы, уча тому же язычников». Точно так же и Тертуллиан в приведенном выше месте разъясняет, что дьявол «в мистических обрядах своих идолов состязается даже с существеннейшими божественными таинствами». Если отцы церкви такими аргументами поддерживают свои претензии на первородство христианского ритуала, то они: либо обнаруживают свое невежество, либо просто дискредитируют себя и свой ритуал. Юстин, например, старается доказать, что Платон позаимствовал свои идеи о Логосе у Моисея, что именно бесы внушили язычникам изображать Кору над колодцем в подражание рассказу «Бытия» о духе божьем, парящем над водами. Это последнее замечание тем более любопытно, что, судя по нему, «дух божий» представлялся Юстину существом женского рода. После целого ряда подобных рассуждений Юстин делает следующий резюмирующий вывод: «Не мы исходим в своем учении от других, а другие от нас». Но если бы даже ребяческие глупости отцов церкви недостаточно убедительно вскрывали их полное невежество в области истории религиозных идей, их церковническую предвзятость, то мы все-таки у составителя посланий находим совершенно непререкаемое доказательство того, что, ко времени появления посланий у язычников, уже существовал обряд священной трапезы. «Не можете пить чашу господню и чашу бесовскую, написано в первом послании к коринфянам, не можете быть участниками в трапезе господней и в трапезе бесовской».