Евангельские мифы

Все заключительные главы первого послания к коринфянам с их внезапными переходами, упоминаниями о «церквах» (XIV 34, 35), которых еще не могло быть во времена Павла у коринфской секты, с их странным намеком относительно «пророков» и «духовных», с их любопытным требованием, чтобы «коринфяне поступали так, как установлено было в церквах галатийских», — снова и снова ставят перед нами вопрос: не подверглись ли они всяческим позднейшим операциям, если бы даже все послание в целом было неаутентичным? Два выше разобранных нами места обнаруживают наличие одной и той же руки, работавшей над отделкой первого послания к коринфянами. В обоих местах мы наблюдаем тенденцию вдаваться в мелкие подробности относительно личности Иисуса, тенденцию, которая присуща именно послепаулинистическому периоду. Как мог бы первоначальный составитель послания, будь то Павел или кто-нибудь другой, после того, как он разъяснил обращенным, что он рассудил «быть не знающим ничего, кроме Христа, притом распятого», как стал бы он после этого цепляться за отдельные подробности учения спасителя, подыскивать аргументы для своего учения о воскресении и ссылаться на то, что некоторые из этих подробностей он, якобы, «принял от самого господа». Если мы признаем место, где Павел говорит: «Я от самого господа принял, что и вам передал» аутентичным, то нам придется предположить, что именно Павел и ввел в иезуистский культ таинство евхаристии, которое он позаимствовал из митраизма, и для того сослался на «господа», чтобы этим смелым приемом скрыть факт заимствования. Однако, нигде в посланиях нет намека на то, чтобы Павел претендовал на роль творца таинства причащения. В другом известном месте посланий (Гал. 1,11 и т. д.), где Павел говорит о том, что он ."принял» свое евангелие не от людей, а через откровение от Иисуса Христа, мы читаем следующее: «Я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне апостолам, а пошел в Аравию и опять возвратился в Дамаск». Есть веское основание для того, чтобы отвергнуть аутентичность и этого места посланий. Ибо совершенно нелепо было бы, если бы Павел стал ссылаться на откровение сверхъестественного существа для утверждения такого обряда, с которым Павел должен был быть хорошо знаком, еще, будучи гонителем христиан, раз только таинство причастия было введено в иезуистский культ в первые же годы его существования. Но с другой стороны совершенно ясно, что священная трапеза является чисто митраистским обрядом, с которым составитель посланий мог познакомиться и вне пределов своей секты. Тарс был действительно митраистским центром, так как там была база киликийских морских пиратов, которыми митраизм во времена Помпея занесен был в римскую империю и даже в ряды римской армии. Вдвойне невероятно, таким образом, чтобы Павел, уроженец Тарса, пытался выдать евхаристию за таинство, установленное Иисусом. Мы вправе, следовательно, заключить, что рассказ об установлении трапезы в XI главе первого послания к коринфянам является интерполяцией, которая была сделана уже после распространения евангельского мифа. Учение о «приобщении тела и крови» (X, 16), которое является простым вариантом общераспространенного примитивного обычая человеческих жертвоприношений и теофагии, могло в течение до этого периода распространяться без содействия мифа об установлении этого таинства богом, хотя, в конце концов, такой миф должен был возникнуть. Единственным удовлетворительным объяснением происхождения евангельского рассказа о трапезе Иисуса является предположение, что рассказ этот принял христианский облик в какой-нибудь иезуистской религиозной мистерии. Самая же трапеза была весьма древним обрядом, причем введение бога в число участников обряда было обычным явлением у греков («Вакханки» Эврипида) и у египтян в их ритуале Озириса. Можно считать почти доказанным, что евангельский рассказ о трапезе в той форме, как он приведен в упомянутой выше интерполяции, является просто литературным воспроизведением религиозной драматической сцены. Этот рассказ совершенно лишен эпического тона, какой обычно присущ евангельским рассказам, а слова «приимите и ядите» являются, очевидно, обычной священнической формулой, которая приписана была самому господу.