Эварист Галуа (Избранник богов)

— Случай ясен. Обвиняемый не отрицает, что предложил тост, сопровождаемый угрожающим жестом по адресу короля. Свидетели подтвердили, что он сказал: «За Луи-Филиппа, если он предаст». Решая это дело, следует забыть обвинения, возведенные арестованным на самого себя. Вынося приговор, господа присяжные, вы можете — и должны, я полагаю, — учесть возраст обвиняемого. Ему нет еще и двадцати лет. У кого-нибудь из вас, быть может, были или есть такие же сыновья. Вы знаете, что революционные порывы с возрастом проходят, если лечить их не наказаниями, но убеждением и прощением. Я полагаю, что вы можете — и, по-видимому, должны — считаться с этим при вынесении приговора.

Присяжные удалились.

— У вас еще, может быть, есть надежда, — сказал Эваристу защитник, — но вы страшно повредили делу. Ваш поступок не храбрость, а безрассудство.

Галуа ничего не ответил.

— Вы, очевидно, думаете, что оправдывать или осуждать — дело одних присяжных, — сердито добавил мосье Дюпон. — Желаю вам никогда не убедиться в обратном.

Эварист продолжал хранить молчание.

— Суд идет!

Раздался ропот удивления. Вынести приговор за десять минут! Ничего подобного никто припомнить не мог.

— Обвиняемый не виновен.

Когда председатель суда объявил, что арестованный свободен, Эварист подошел к столу, где лежали вещественные доказательства, взял свой нож, закрыл его и опустил в карман. Потом поклонился судье, повернулся на каблуках, поклонился присяжным и вышел, не сказав ни слова.

1831 год

Мосье Жиске, префект полиции Казимира Перье, сидел у себя в кабинете. Неловко, в замешательстве смотрел он на застывшую фигуру, сидящую напротив него за столом. Он выходил из себя, забрасывая это изваяние словами в надежде вдохнуть в него хоть искру жизни.

— Вы правы, мосье Лавуайе. Абсолютно. И как раз вы подходящий человек. Завтра повидаю мосье Перье и попрошу денег на организацию вашей работы. Да, мосье Лавуайе. В деньгах затруднений не будет. Ваш отдел нужно значительно расширить. Приходите сюда послезавтра, к тому времени я уже поговорю с мосье Перье. Я уверен, что вы получите средства, чтобы наладить работу. Тогда обсудим подробности.

Мужчина, сидевший напротив, казался неживым. Худое лицо его оставалось неподвижным, чуть косящие глаза не мигали.

Раздраженный, не получив ответа, мосье Жиске возвысил голос:

— Выбора нет. Присяжные оправдали человека, признавшегося в намерении посягнуть на жизнь короля. Мы должны устранить эти опасные элементы без помощи присяжных. Нужно вести подкоп и снаружи и изнутри. Вы правы. В ущерб себе мы были слишком мягкосердечны. Мы наводнили партию республиканцев шпионами. Шпионы и еще раз шпионы!

Потом мы стали выносить наши дела на рассмотрение судов, где среди присяжных полно легитимистов и республиканцев. Друг друга они ненавидят, но это не мешает им превосходно ладить в качестве присяжных. Они умеют оправдывать врагов короля. Даже судьи против нас. Все это нужно изменить. Ребячество. Такие методы на руку республиканцам: мы им предоставляем трибуну, с которой они кричат на весь Париж. Они пополняют свои ряды; уверены, что все сойдет с рук. Пусть подождут немного. Они еще увидят!

В своем волнении мосье Жиске забыл о посетителе. Он встал и зашагал по кабинету, громко разговаривая, возбужденно жестикулируя. Можно было подумать, что он обращается к тысячной аудитории.

— Нужно убрать зачинщиков. Посеять среди них ненависть и раздор. Пусть убивают друг друга на дуэлях, в кровавых драках. Кое-кто умрет от случайной пули; никто не узнает, кто ее послал и откуда. Нужно иметь в распоряжении женщин — хорошеньких и опасных. Посеем среди республиканцев ревность, измену, недоверие, неприязнь. И, ей-богу, мы сами доберемся до тех, кто нам нужен, если нас не в состоянии выручить суд. Их мужество дрогнет. Сама жизнь станет им не мила.

Под давлением снаружи они начнут разлагаться изнутри. Как только одни вожаки будут ликвидированы, а другие потеряют авторитет, чернь утихнет. Некому будет ее подстрекать. И тогда власть будет в наших руках. Нам это нужно — стало быть, так и будет.

Взрыв собственной энергии утомил его. Он сел и обратился к безгласной фигуре:

— Согласны, мосье Лавуайе?

Почти не шевеля губами, мосье Лавуайе ответил:

— То, что вы сейчас сказали, мосье Жиске, — очень краткое изложение доклада, поданного мною неделю тому назад.

Мосье Жиске внезапно выдохся.

— Да, — запинаясь, сказал он. — Конечно. Я знаю. Вы правы.

Впрочем, самоуверенность быстро вернулась к нему.

— Я знаю, вы человек, подходящий для этого дела. Должен, однако, предупредить вас. Все должно быть сделано так, чтобы и сто лет спустя ничего нельзя было бы обнаружить. Никаких документов. Никаких бумаг. Никаких формальностей. Стоит только оппозиции пронюхать что-нибудь — мы погибли.

— Исключено, — отозвалась восковая фигура.