Эверест-82

Был поздний тихий вечер. Перед сном я обошел все дневные группы восходителей и попросил отдать мне для проявки вершинные черно-белые пленки, но оказалось, что Балыбердин снимал только цветную и она в общем рулоне у оператора Димы Коваленко. Пленку Хомутова забрал корреспондент ТАСС Юрий Родионов, и она, вероятно, уже в Москве. Сережа Ефимов, порывшись в рюкзаке, протянул мне сокровище.

— Это я снимал «Любителем». Тут должен быть Валя Иванов на вершине. Он меня тоже снимал.

Я положил пленку в карман пуховки. Миша Туркевич, услышав нашу беседу, спросил, нет ли у меня знакомых проявить пленку, которую они с Бершовым сняли при свете луны. Пленка была обратимой, очень низкой чувствительности, но я взял ее, в надежде что друзья из НИИ химфотопроекта проявят чудеса…

Вечер угасал. Потухла керосиновая лампа. Я лежал на лавке в «столовой». За окном монотонно звенело ботало на шее яка… Зашелестел дождь, потом в черно-синем окне зажглись звезды. Герои Эвереста, отпраздновав приход в Луклу, тихо спали. Только Балыбердин при свете свечи писал и писал свой дневник…

Вечер в Катманду

Особенно хорош доктор Свет Петрович Орловский утром, когда, выйдя на крыльцо дома дяди Пембы Норбу, с полотенцем через плечо обозревает окрестности Луклы… Найдя состояние Гималаев удовлетворительным, доктор Свет заключает, что вокруг редкая красота, а раньше, до того, как вырубили леса, красота была значительно гуще.

Подхалимски заметив, что для раннего пробуждения после вчерашнего вечернего дружеского обсуждения итогов экспедиции шутка вполне приличная, я заглядываю в глаза доктору, в надежде что он даст мне какое-нибудь средство от донимающей хвори.

— Все болезни, — говорит доктор важно, — начинаются с того, что человек перестает бороться со своими слабостями и пороками. Да… Он перестает по утрам делать зарядку, ест на ночь мучное, закусывает острым и соленым, что приводит к накапливанию в организме воды… Вода увеличивает вес, человек становится вялым, ленивым и неинтересным собеседником. Он начинает рассказы вать всем о своих болезнях, которые, конечно же, незамедлительно появляются, и хвастаться своими недостатками. Женщины больше его не любят…

Впрочем… — тут доктор замечает, что его утреннюю лекцию слушают со вниманием не только заспанные альпинисты, вышедшие из дома посмотреть, что происходит на крыльце, но и шерпы, их дети и их собаки, которые доверчиво кивают головой, глядя на доктора и внимая его назидательной интонации. — Впрочем, — продолжал доктор, — о женщинах вам еще рано… Но я хочу, как врач, как гуманист,

как человек, как практически ваш брат, предупредить всех, кто сегодня слушает меня: не предавайтесь лени и праздности, не мучайте организм покоем, чистите по утрам зубы и умывайтесь, иначе через каких-нибудь семьдесят-восемьдесят лет ни одного из вас, — доктор внимательно и печально осмотрел толпу, — ни одного из вас не останется в живых…

У многих на глаза навернулись слезы.

А Туркевич? Ему ведь и тридцати нет? — спросил Бершов.

И Туркевич, — строго сказал доктор. — Он будет последним, кто признает, как был в Лукле прав Свет Петрович… Но у вас есть шанс — ступайте умываться и чистить зубы, — оптимистически закончил свою проповедь Орловский.

Подошедший с аэродрома Леня Трощиненко сообщил в прениях собранию, что самолета в Катманду сегодня не будет. Затем Евгений Игоревич, вдохновленный докладом доктора, предложил созвать сегодня же собрание, посвященное укреплению дисциплины и борьбе с веществами, связывающими воду в организме. Затем с краткой речью выступил Анатолий Георгиевич Овчинников. Он объявил, что с первого же дня пребывания в Катманду восстанавливается ежеутренняя часовая физзарядка с бегом.

Последние ораторы отмечали глубину познаний докладчика в интересующих всех вопросах, и все приняли решение умываться каждое утро, включая выходные и праздничные дни.

— А вы что ж? — спросил меня доктор, и я, почувствовав себя своим, сбегал в дом за зубной щеткой.

В процессе чистки зубов я дважды бегал за мини-сосисками. Разговор был широк и радостен. В эти минуты, которые за время нашего обучения подросли, пошли в школу, повзрослели, состарились и, достигнув шестидесяти, превратились в часы, мы говорили о медицине, об альпинизме, о том, что сидящие внизу, под горой, на которую мы полезли с доктором, альпинисты переживают сейчас лучшие свои часы, когда дело сделано, а событие еще не обрело словесную форму. Восхождение еще живет в ребятах живой памятью ветра, обжигающего лицо, лютой стужей, подмороженными руками, живыми словами, обидами и прощениями, радостью встреч и тревогами прощаний… Восхождение еще живо… Посмертные торжественные венки, речи и ордена на подушечках — все, что означает достижение цели или другой конец, еще не нужны. Еще идет процесс. Еще бьется пульс живой и теплый. Скоро он будет воспоминанием, но они продолжат жизнь и после смерти самого восхождения на Эверест! Ура им, живым и славным! Мы с доктором их уважаем.