Эверест-82

Появляется девочка в красном с блестками платье, она деловито, без комплиментов забирается на табурет и гнется — каучук. Ассистенты в синих халатах, напоминающие грузчиков из продовольственного магазина на Беговой устанавливают табурет на стоящую на столе пустую посуду. Девочка поднимается и гнется опять. Еще ряд бутылок. Зрители аплодируют. Клоун, отыскав меня глазами и почему-то выделив, приглашает в первый ряд. Дальше, увидев во мне доброжелательного зрителя, выступает, поглядывая на ближайшую к арене скамейку, подмигивает и вообще дружит.

Достоверное искусство балагана в достоверном городе. В цирке царила атмосфера доверия и нежности, атмосфера детской игры, только обязательной и тщательной. Это был высокий и наивный цирк, демонстрирующий не только результат — трюк, но и процесс — путь к этому трюку. Уж если девочка начала гнуться, то она показывает все, что умеет. Долго. Потреблять этот цирк можно от любви. Цирк — искусство общительное, а здесь решительно хотелось выйти на арену и в благодарность тоже что-нибудь показать… Как жаль, что Сергей Юрский не сидел рядом со мной на скамейке у арены. Он был бы очень уместен не только в качестве зрителя. Своими добрыми шутливыми фокусами он доставил бы огромное удовольствие артистам. Я вспомнил Юрского и потому, что люблю его, и потому, что он, быть может, один из немногих драматических артистов чувствует и понимает естественность условностей цирка.

Стемнело. Зажгли лампочки. Они осветили арену и небо.

Униформа — в разномастной, впрочем, одежде потянула проволоку, и через несколько минут зрите ли увидели трюк мирового класса. По проволоке ходила… коза. Обычная домашняя коза шла по проволоке. Иногда она останавливалась и стояла, не шелохнувшись, словно изваяние, словно привязанная к куполу лонжей. Это было удивительное зрелище: человек, когда идет по канату, балансирует руками или балансиром, птица, теряющая равновесие сидя на проводе, взмахивает крыльями. Коза на проволоке — совершенно без баланса. Ей нечем взмахивать. Она ступает словно неживая. Медленно, вперед-назад, а потом и вовсе развернувшись на I месте…?

Пора возвращаться в «Блю стар». Я стал укладывать аппаратуру в сумку. Клоун глазами показал, чтобы я прошел за кулисы. Мы познакомились — и попрощались, я покинул шапито, покоящееся на двух гигантских бамбуковых стволах, и отправился в «Блю стар».

Там было оживленно. Ребят возили утром на экскурсию в деревню Тхами, где живут мастера, делающие лучшие в Непале маски из папье-маше и дерева, и теперь все они разбирали покупки, раскладывая их по кучкам, и словно заклинание повторяли имена и фамилии многочисленных друзей и сослуживцев, которым эти маски предназначались в — подарок.

Я рассказал всем о цирке и о ночлеге. Цирк обещали посетить, а сообщение о ночи, проведенной: рядом с Хануманом, восприняли как жалобу, и тут же мне было предложено устраиваться на ночлег в любой из комнат, где жили ребята. Благо карематов, и спальников сколько угодно.

Вернулись из трекинга мои друзья Левина и Мещанинов с группой, но я до отъезда решил оставаться в «Блю стар». Приехал из Дели Александр Тер-Григорьян. Он тут же объяснил, что необходимо посмотреть и куда съездить.

А съездить было куда.

Вместе с Сашей и альпинистами мы побывали в Патане — втором городе долины Катманду, практически слившемся теперь в одно целое со столицей. И в средневековом Бхактапуре — третьем городе долины, основанном более тысячи лет назад. Центральная площадь — великолепна, — на ней стоит дворец пятидесяти пяти окон, каждое из которых оправлено в оригинальную раму поразительной красоты резьбы. Рядом с дворцом — золотые ворота, а напротив на высоком столбе под зонтиком сидит золоченый правитель Бхактапура Бхупатиндра и смотрит на своих рук дело.

Площадь, хоть и богата, не задерживает долго туристов, которые, минуя площадь, идут к самой высокой в долине пятиярусной пагоде Ньятопола, которую украшает каменная лестница с установленными по бокам великанами слонами, львами, грифонами и божествами. Храм был построен при жизни правителя, сидящего теперь на колонне, в начале восемнадцатого века. А дальше за площадью с храмом начинаются жилые дома, где и по сей день воду выливают на улицу, и она по желобу в центре мостовой или тротуара (тут нет различия) в узком каньоне домов стекает с холма. На улице женщины моют голову, купаются в тазиках дети… Тут, продвигаясь вдоль домов, ощущаешь себя внутри них — так видна жизнь, так открыт быт. Здесь человек родится на виду, на виду живет и умирает и на виду у всех превращается в прах.