Эверест-82

Я видел такие похороны в индуистской святыне Пашупатинатх. Этот храм, точнее, комплекс храмов — один из наиболее чтимых у индуистов. Говорят, что он и красивее других (комплекс действительно красив) и необыкновенно богат. Неиндуистам входить в него запрещено. Хотя Пашупатинатх существует уже около полутора тысяч лет, состояние его (во всяком случае на первый взгляд) весьма пристойное. Храм ухожен, хотя ежедневно сюда приходят, чтобы поклониться святыням и совершить омовение в священной реке Багмати, несущей свои воды в великий Ганг, ежедневно тысячи верующих. Сюда же многие приходят умирать. Вдоль реки под навесом — каменные площадки. Покойного, завернутого в белую материю и окропленного красным соком из лепестков или ягод, на бамбуковых носилках приносят к реке, и он лежит на гранитных ступенях, пока живые складывают поленья костром. Затем ушедшего в иной мир сжигают и останки опускают в Багмати. Река в засушливый период мелка и маловодна, и потому до сезона дождей многие так и не попадают в Ганг… В начале мрачной набережной в каменной нише сидит йог. У ног его лежит собака. Каждого ушедшего проносят мимо них, но это их не пугает. Йог знает, что все перемены необходимы, собака видит, что живой человек спокоен, и тоже спокойна. Я попросил у старца разрешения сфотографировать его. Он закрыл глаза и открыл их ясными.

Неподалеку от индуистского святилища, минутах в десяти-пятнадцати езды, высится гигантская буддийская ступа Боднатх. Ее белая полусфера увенчана кубом с всевидящими глазами Будды и тринадцатиярусным шпилем, символизирующим тринадцать буддийских небес, золоченые зонтики на вершине шпиля расцвечены гирляндами флажков. По периметру ступы установлены молельные цилиндры. Достаточно пройти по часовой стрелке вокруг монолитного храма, вращая правой рукой барабаны, чтобы молитвы унеслись к богам… Ступа поражает своей мощью, аскетизмом и спокойствием. Сам Будда Шакья-Муни родился в Непале (много южнее, правда, Катманду), и естественно, что непальцы воздвигли в его честь такие небывалые красоты. В непосредственной близости от святых мест, как это водится в Непале, расположились торговцы тибетскими сувенирами. Лавки расположены по внешнему периметру площади, на которой стоит Боднатх.

Кумари — живой непальской богине — в этом смысле повезло меньше. На пороге трехэтажного дома в Катманду, где она живет, вовсю торгуют всякой всячиной, и торгуют громко, не волнуясь, что нарушают покой божества. Богиня, правда, молода и здорова, и относятся к ней с почтением, но вера верой, а жизнь идет. В Кумари избирают девочку лет трех-пяти, красивую и, главное, без повреждений кожи или других физических изъянов. Богиней она будет до той поры, пока по искусственной или естественной причине не потеряет хоть одну каплю крови. Тогда она становится просто девушкой, для которой найти жениха — проблема, потому что, по поверию, избранники бывшей богини рано умирают.

Непальцы хотят помочь Кумари найти семейное счастье и даже сняли фильм о ее счастливой жизни, но легенда и суеверие живут дружно. Об этом мне рассказывал Саша Тер-Григорьян, пока мы ехали в другое главное буддийское святилище — Сваямбунатх. В бесчисленных пробках, составленных из машин, воловьих упряжек, моторикш, велосипедистов и пешеходов с грузом, он вел себя довольно уравновешенно, но когда идиотизм ситуации достигал апогея, когда трехколесная коляска, терпеливо пережидая зеленый свет, как сумасшедшая срывалась на красный, он, высунувшись в окно, кричал вслед окутанному чадом экипажу что-то справедливое по-венгерски. Как добрый человек, Тер-Григорьян никого не хотел обидеть, но излить гнев должен был для облегчения души. Полагая, не без оснований, что изученный им по время работы в Венгрии язык не является самым распространенным в Катманду, он использовал его постоянно.

Мы въехали на холм, почти к основанию ступы Сваямбунатха, а если бы шли пешком, то преодолели бы триста шестьдесят пять ступеней (по числу дней в году). Прибежала девочка и сказала, что будет сторожить машину.

— Никто не украдет, — сказал Саша, — но пусть сторожит. Три рупии заработает.

Мы бродили вокруг ступы, крутили барабаны, распугивали обезьян, любовались на Катманду с высоты птичьего полета, заглядывали в маленькие, словно игрушечные, храмики. Тер-Григорьян затеял длинный разговор с молодым монахом, и тот пошел показывать нам алтарь, а потом долго влюбленными глазами провожал беспокойного Александра Левоновича, который быстро семенил вниз по спуску, успевая на ходу обмениваться репликами с английскими туристами, нищими, святыми и детьми на понятных им языках.

А потом мы поехали в гостиницу «Блю стар» и там с альпинистами вбросили прощальную «шайбу». Я пообещал написать о них то, что узнал. Они не возражали.

Поздно вечером мы с Тер-Григорьяном вышли из гостиницы попрощаться с Катманду. Володя Балыбердин отозвал меня в сторону и протянул общую тетрадь в коленкоровой обложке. Свой дневник.

— Ты завтра летишь в Москву? Посмотри. Мы прилетим через неделю. Отдашь.