Everything I am

Я не замечаю, что с силой прикусываю мякоть ладони. Мне хочется закричать, хочется сорваться с места и выбежать из спальни, пронестись бегом через несколько сотен ступеней и влететь в кабинет, в стенах которого я почему-то чувствую себя в безопасности. Но я не желаю показаться перепуганным ребенком, иначе он не подпустит меня больше к себе. Я глубоко дышу и превозмогаю порыв, который заставляет уткнуться головой в колени, спрятать лицо. Когда поднимаю глаза, Дин, к счастью, лежит на боку, спиной от меня и читает, облокотившись на подушку. Зато Рон выглядит настороженным, а Невилл смотрит с поразительным пониманием во взгляде. Мы глядим друг на друга, он слегка кивает, и у меня создается впечатление, что он понял, о чем я думаю. Невилл поднимается, бережно погладив гортензию по переливающемуся пурпуром бутону:

— Гарри, пошли побродим, у меня, например, уже башка не варит читать-начитывать, — предлагает он, даже не пытаясь сделать тон беззаботным. Я снова вспоминаю Отдел Тайн, его разбитое лицо и жестко горящие глаза.

— Пойдем, — я откладываю конспекты и встаю с кровати, заправляя рубашку под ремень джинсов. Рон провожает нас хмурым беспокойным взглядом.

* * *

Вечером во время ужина, когда мы приканчиваем десерт, в шуме голосов раздаются испуганные восклицания. Мы оборачиваемся к началу рэйвенкловского стола, недоумевая, что могло произойти. Луна Лавгуд сидит, глядя прямо перед собой, в руке у нее зажат лист пергамента. Сидящая рядом Мариэтта Эджком пытается вынуть письмо из судорожно стиснутых пальцев, но Луна даже не замечает этих попыток. Ее глаза смотрят без всякого выражения, они огромны и бессмысленны на застывшем лице.

Еще не разобрав в общем гаме, что произошло, я вскакиваю на ноги и начинаю пробираться сквозь густеющую толпу подходящих к месту происшествия студентов. Глаза Луны, прозрачные, неподвижные, пугают и заставляют предположить, что случилось худшее, чего можно бояться. Гермиона следует за мной, бесцеремонно работая локтями, но я оказываюсь рядом быстрее. Кладу Луне руки на плечи, не рассчитывая, что она обратит внимание. Необходимо увести ее отсюда, и побыстрее, ей нужно заплакать — или нужно заставить ее заплакать. Не знаю, почему я так уверен — обреченность ее позы бьет куда-то в середку моего существа, напоминая о собственном недавно пережитом отчаянии. К столу уже пропускают Флитвика, когда Гермиона добивается ответа на заданный в пятый раз вопрос «что произошло».

— Ее отца убили, — говорит Мариэтта вполголоса, забыв о том, что перед ней стоит ненавистная заучка Грейнджер. — Прямо в редакции. И всех сотрудников. И надругались над трупами, изуродовали.

Чу Чанг вскрикивает у меня за плечом, а я, кажется, даже не меняюсь в лице. Голос Захарии Смит спрашивает:

— Над зданием… висела Метка?

— Висела, — ломким, как весенний лед, голосом отзывается Луна. Ее губы искривляет улыбка, а глаза по-прежнему сухи, — обязательно висела. Отец готовил репортаж об Азкабане. Лучше бы бундящими шицами занимался… ха-ха.

Ее смех кажется настолько безумным, что кое-кто смотрит с испугом. Я склоняюсь к ней и приближаю губы к уху, пахнущему сладкими цветочными духами:

— Луна, ты меня слышишь? — я говорю тихо, но настойчиво, — слышишь меня?

Она слабо кивает, и Гермиона не позволяет Падме Патил протянуть стакан воды: «Подожди, дай Гарри».

— Ты можешь встать и выйти отсюда, правда, Луна? — продолжаю я мягко, но повелительно настолько, насколько могу, — ты с этим справишься.

— Я могу, — отвечает она тонким голосом, продолжая улыбаться. Мы, наверное, очень странно смотримся сейчас — с нашими-то репутациями чокнутых. Легкие волосы Луны шевелятся от моего дыхания, но она не двигается. Я сжимаю ладонями ее плечи:

— Тогда давай. Вставай.

— Зачем?

— Затем, что ужин кончился. Пойдем на улицу, — первое, что приходит в голову. И меня посещает ужасное сомнение, что я не справлюсь.

Но попытаться стоит. Я знаю, что такое чувство безнадежности. Его не вылечишь за одну ночь в больничной палате мадам Помфри. Лучше уж истерика и слезы, за которыми придет отупение, опустошение — и облегчение. Луна медленно, неуверенно оборачивается — глаза отсутствующие, но она хотя бы узнает меня.

— Гарри, — снова эта улыбка, — я и так видела фестралов… Теперь буду видеть в деталях, да? Каждую шерстинку…

Мне делается холодно, но я не позволяю себе поддаться панике.

— И солью угостить сможешь. А хочешь, пойдём погладим единорогов у Хагрида? — предлагаю я, не отпуская ее взгляд. Луна очень медленно поднимает руку, в которой по-прежнему зажат пергамент, и протягивает его мне — как ребенок, предлагающий игрушку:

— Вот.

Я беру помятый лист и складываю вчетверо, кладу за пазуху. Теперь вокруг стоит тишина, полная, словно в многолюдном Большом зале никого нет. Маленький Флитвик смотрит не на свою студентку, а на меня и, похоже, предоставляет мне полную свободу действий.

Как и всегда, когда мне так необходима помощь.