Евгений Онегин. Драматические произведения. Романы. Повести

Подобно Онегину и Ленскому, Татьяна чувствует себя чужой среди окружающих и так же мучительно ощущает это. Вместе с тем характер ее сложился в другой общественной среде, развился в совсем иной обстановке, условиях. Героиня — «русская душою», говорит о ней поэт и полностью раскрывает, почему это так. Татьяна (уже одно считавшееся тогда простонародным имя это, впервые «своевольно» вводимое поэтом в большую литературу, влечет за собой ассоциации «старины иль девичьей») выросла, в противоположность столичному Онегину, «в глуши забытого селенья», в патриархальной близости к народу — «бедным поселянам», в атмосфере русских народных сказок, поверий, «преданий простонародной старины».

Если сопоставить картины детства, отрочества и юности Татьяны и Онегина, сразу же видишь, что они во всем противостоят друг другу. У Евгения — иностранцы-гувернеры, у Татьяны — няня, простая русская крестьянка, прототипом которой, как прямо говорит сам Пушкин, была его няня Арина Родионовна, живой источник близости к народу для самого поэта. Там — ненормальный, противоестественный образ жизни, обращение «утра в полночь», здесь — жизнь в полном соответствии с природой: Татьяна, «ранняя пташка», просыпается на рассвете, как крестьянские девушки, первым снегом умывает «лицо, плеча и грудь». Там — «наука страсти нежной», цепь легких и скоро приедающихся побед, здесь — мечты о настоящей, большой любви, об единственном, сужденном небом, избраннике. Правда, на эти мечты, как и на формирование всего духовного мира Татьяны, оказали существенное влияние сентиментальные иностранные романы — «обманы и Ричардсона и Руссо». Больше того, поэт сообщает нам, что его героиня «по-русски плохо знала… изъяснялася с трудом на языке своем родном». Письмо к Онегину пишется ею по-французски. Но в обрисовке облика Татьяны, который столь дорог поэту, является его «милым идеалом», с неменьшей степенью, чем в обрисовке Онегина, к которому он умеет отнестись с такой критичностью, сказывается стремление Пушкина быть полностью верным жизненной правде. Татьяна — высокоположительный, «идеальный» образ русской девушки и женщины; но этот образ не просто объективированная мечта поэта, он не навязывается им действительности, а взят из нее же самой, конкретно-историчен. Татьяна зачитывалась иностранными романами, но ведь русских романов такой впечатляющей силы в ту пору, до начала и даже до середины 20-х годов, еще не было; она затруднялась выразить свои чувства к Онегину на русском языке, но в то же время поэтом с помощью тонкого художественно-психологического приема раскрывается ее «русская душа». Под подушкой у нее французская книжка, но видит она русские «простонародные» сны.

Мимо всего этого Онегин и проходит. Даже тогда, когда в его охладевшем, давно «потерявшем чувствительность» сердце внезапно вспыхивает настоящее, большое чувство, он увлекается не той Татьяной, какой она была в деревне, «в глуши лесов». Он стал «томиться жаждою любви» к Татьяне, оторванной от своей родной почвы, «неприступной богине роскошной, царственной Невы». А ведь все лучшее в духовном облике Татьяны (ее высокое душевное благородство, искренность и глубина чувств, целомудренная чистота натуры) связано, подсказывает нам поэт, с ее близостью к простому, народному началу. Даже знаменитый, не понятый Белинским ответ ее в сцене финального объяснения с Онегиным: «Но я другому отдана; // Я буду век ему верна» — перекликается со словами народной песни: «Я достануся иному, друг. // И верна буду по смерть мою». Татьяне «душно здесь», в той новой, светской среде, в которой она и стала так мила Онегину; она ненавидит «волненье света», презирает «постылой жизни мишуру», «ветошь» светского «маскарада» — «весь этот блеск, и шум, и чад». Вот почему Татьяна, продолжая любить Онегина, называет его вдруг загоревшуюся любовь к ней «мелким чувством». Здесь она и права и неправа. Повод к внезапной вспышке этой любви был действительно «мелок» («Запретный плод вам подавай, // А без того вам рай не рай», — с горькой иронией замечает в связи с этим Пушкин). Но полюбил Татьяну Онегин искренне и беззаветно.

Термин «лишний человек» получил широкое употребление лет двадцать спустя после пушкинского романа, с появлением «Дневника лишнего человека» Тургенева (1850). Но слово «лишний» в применении к Онегину находим уже у Пушкина. Онегин на петербургском рауте «как нечто лишнее стоит» (вариант беловой рукописи VII строфы восьмой главы). Действительно, образ Онегина — первый в той обширной галерее «лишних людей», которая так обильно представлена в последующей русской литературе. Генетически возводя литературный тип «лишнего человека» к образу Онегина, Герцен точно определил социально-историческую обстановку, в которой складывался этот характер: «Молодой человек не находит ни малейшего живого интереса в этом мире низкопоклонства и мелкого честолюбия. И, однако, именно в этом обществе он осужден жить, ибо народ еще более далек от него… между ним и народом ничего нет общего».