Евгения

«Поучать меня вздумал, – раздраженно подумал он о молодом крестьянине. – Отец поучает, жена рот открывает, где ее не просят. Еще эта, пигалица черноглазая, смотрит с вызовом. Никто меня не боится. Совсем все страх потеряли. А этим, сермяжным, тоже волю дали. Сорок лет прошло с отмены, и сразу все осмелели. Смотрят борзо, того и гляди, от злости в темном лесу прирежут. Говорят, что в городах это племя совсем всякий стыд потеряло. Против царя-батюшки псы безродные стали головы поднимать. Отец говорил, что листовки по улицам разбрасывают, бомбы взрывают. И этот смотрит нахально – водка хозяйская, видите ли, ему плоха. Такие, как он, и мутят воду, да к революциям взывают. Стеньки Разины, твою мать! В города лезут, к народовольцам всяким».

Григорий откинулся на спину и закрыл глаза. Дрема мгновенно окутала голову, унося вразлет обидные и беспокойные мысли. Ему вновь приснилась голая Женька с распахнутыми в стороны руками. Во сне он тянулся к ней всем своим существом, пытаясь обнять ее смуглые плечи, а она… она снова хохотала, отмахиваясь от него руками.

Рядом упало что-то мягкое и увесистое, Григорий вздрогнул и проснулся. Желтый сатиновый сарафан обтянул полное бедро. Запахло женским потом, печеным луком, медом и молоком. Рядом с ним, привалившись долгим и пышным телом, лежала Ольга, смазливая, фигуристая и полногрудая баба из ближайшего села. Григорий довольно часто спал с ней, когда бывал на этих полях. Она всегда была охоча до его ласк и чрезвычайно темпераментна, как любовница. Но отчего-то именно сейчас в нем не возникло прежней радости и знакомого желания при виде ее соблазнительного тела под сатиновым сарафаном.

– Здравствуй Гришенька, миленок мой ненаглядный, – прошептала она, склонившись к его виску. – Что так долго не было тебя, родимый? Истосковалась я по тебе. Сил нет, как соскучилась. Все-то выглядывала я твою повозку. Все глазоньки просмотрела. Степан чуть косой меня не порезал, стояла словно столб, на дорогу глядючи.

– Так уж и ждала? – недоверчиво, но с улыбкой, спросил ее Григорий.

– Ждала, любый мой. Уж и бабы-то надо мной смеются. Знают, как я сохну-то по тебе. Говорят, что дура.

– Почему дура? – продолжал улыбаться Григорий.

– Потому и дура, что люблю не ровню, а барина, – женщина опустилась ниже и неловко чмокнула Григория в руку.

– Ну, чего ты, глупая? – оконфузился Григорий, но руки не отнял.

– Глупая, Гришенька, знаю. Вокруг тебя все больше барышни красивые ходют. А я из простых. Крестьянского роду, – она отпрянула и села. Глаза с обидой смотрели вдаль.

– Ты больно-то не прибедняйся. Сама знаешь, что хороша… – он легонько потянул ее за руку.

– Ой, Гриша… – она шмыгнула носом и отвернулась.

– А что муж твой?

– Он и рад бы, да я гоню его от себя, – возразила Ольга. – Ты же сам все знаешь. Зачем спрашиваешь?

– Как так? Родного мужа? – с притворством продолжал Зотов.

– Пьет он еще шибче, – пожаловалась она. – И на работу ходить перестал. Свекор его ругает, а толку? Иной раз и сам бражничает вместе с ним. А мой, когда выпивши, совсем слаб по мужской части. Но зло на мне срывает. Колотит меня, будто я виновна в его болезни. Он, говорят, когда мальчонкой-то был, зимой в лесу потерялся. Насилу живым нашли. Вот, видно, тогда и заморозил все свое хозяйство. Потому у нас и деток нет. А я так родить хочу… Может, от тебя бог даст.

– Ты чего удумала? – он нежно взял ее за подбородок.

– Неужто тебе жалко, Гриша? Родила бы мальчика. Пусть бы бегал, рос. А как вырос, я бы ему всю правду рассказала, кто его отец на самом деле. Он уважал бы тебя.

– А ничего, что муж твой рыжий, а я с черными волосами? А ну, как родится чернявый? Что мужу-то скажешь?

– Ой, Гриша, да мне все едино. Семь бед – один ответ. Меня свекры заели – чего, мол, не рожаешь? «Пустоцветом» кличут. А как им сказать, что не во мне дело? Скажу если, муж совсем меня прибьет. Так и маюсь. Обиды сношу, слезы глотаю, – она помолчала, кусая ровными зубами травинку. – Говорят, что жена у тебя скоро родит, вот бы и мне так…

– Дуры вы, бабы, – усмехнулся Григорий и потянул Ольгу за светлый рукав блузки.

Женщина упала под него, словно подкошенная. Голубые глаза смотрели ласково, с неподдельной любовью. Григорий навалился сверху и поцеловал Ольгу в губы долгим и нежным поцелуем.

– Останешься на ночь? – с придыханием спросила она.

– Знаешь же, что останусь, – отвечал он, чуть отстранившись. – Видишь, скоро закат. Приходи сегодня в охотничий домик, я там буду ночевать. Найдешь дорогу?

– Неужто нет? – с радостью ответила она.

– А что, тебе здесь и любиться больше не с кем? Неужто мужиков мало?

– Как я могу с кем-то любиться, ежели в думах один ты? Да и с кем тут?

– Ну, как же? Вон, молодой, в синей рубахе. Чем не хорош? Высок, красив и говорит смело. А?

– Ты это о Федоре Красникове?

– Его Федором зовут?

– Да. Так тут его Аленка с нами работает. Она за него любой бабе глаза выцарапает. Да и не люб он мне вовсе. Гриша, я тебя одного ведь люблю. Больше жизни.

– Попроси распрячь Орлика. Скажи, чтобы пить сразу не давали. Часа через два, не раньше. Я приду потом и проверю.