Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

Инесса чувствовала, как холодная дрожь пробежала по ее телу; она встала. Никто не смел входить ночью в спальню, даже она, поверенная Евгении.

Вдруг прозвенел колокольчик коротко и громко. Инфанта протянула руку к образу, потом спокойно взялась за портьеру в глубине ниши. Тихие стоны еще доносились до Инессы.

Твердой рукой она приподняла тяжелую, шитую золотом завесу и вошла в комнату, освещенную матово-красным светом. Ее взор упал на полузакрытую шелковыми завесами кровать императрицы, над которой висел золотой орел, державший корону.

Никого не было в обширной, великолепной комнате, наполненной благовонием. Инесса быстро подошла к подушкам, на которых лежала императрица. Грудь ее беспокойно вздымалась; она боязливо протянула руку инфанте и приложила ее руку к своему лбу; его покрывал холодный пот.

— Вы больны; позвольте я пошлю за доктором, — сказала Инесса с озабоченным видом, заметив, что императрица дрожит и что ее глаза сверкают.

— Ужасное сновидение!.. Останься здесь. Оно было так ужасно, что я должна была позвать тебя; я видела Долорес и людей, бесчисленное множество разъяренных людей; миллионы грубых рук хватали меня; они хотели втащить меня в темное пространство, я старалась от них убежать… это ужасно… они преследовали меня…

— Вас мучил сон, — сказала Инесса и про себя прибавила: это был голос, предостережение совести.

— Зажги канделябры и останься у меня; не знаю, почему я еще вижу отдельные образы… Оссуна, Генрих, маркиз де Монтолон, Олимпио Агуадо… на нем крест…

— Могу ли я предложить вам что-нибудь из успокаивающих напитков? Здесь никого нет, кроме меня.

— Нет, нет; эта необъяснимая тоска проходит. Останься там, на диване, я надеюсь, что тогда спокойнее усну.

Инесса исполнила желание Евгении и осталась при ней. Только к утру сон императрицы сделался спокойнее и крепче.

Услышав о припадке и посоветовавшись между собой, придворные врачи уверили императора, что есть надежда на продолжение династии.

Людовик Наполеон был этим известием удивлен и обрадован. Престолонаследие доставило ему много забот уже с первого года брака; теперь наконец эта проблема должна решиться.

Говорят, император никогда не был так весел и так расположен к шуткам, как в это исполненное надежд время. И он, конечно, имел все основания считать себя счастливым, потому что наконец, после почти трехлетнего напрасного ожидания, исполнялось искреннее желание его и народа.

Нездоровье Евгении больше не повторялось, она была в очень веселом настроении духа и радовала здоровьем и красотой, так что сама теперь смеялась над ужасами той ночи и просила инфанту забыть про них.

Спустя несколько недель Инесса случайно встретила в приемном зале государственного казначея Бачиоки, который только что от имени императора осведомился о здоровье Евгении.

Отвечая на церемониальный поклон корсиканца, инфанта не могла удержаться, чтобы не бросить на него пытливого взгляда; казалось, она хотела прочитать его мысли.

Но Бачиоки давно хотел при удобном случае показать свое превосходство гордой и, как ему казалось, домогающейся влияния инфанте. Он чувствовал, что она видит его насквозь, и это беспокоило его, что часто случается с людьми с нечистой совестью, дурным прошлым и низкими намерениями.

Настоящая минута казалась ему самой удобной для того, чтобы пригрозить инфанте и привлечь ее на свою сторону или выжить из дворца.

Но это было не так легко, как ему казалось.

— Я счастлив, что могу осведомиться о вашем здоровье и положить мою преданность к вашим ногам, — сказал малоумный, но самоуверенный придворный, наклоняясь, чтобы поцеловать руку отступившей Инессы. — Мне так редко представляется случай приблизиться к вам.

— Все ли правда, что вы говорите, господин государственный казначей? — спросила Инесса, сурово рассматривая его своими большими темными глазами.

— Вопрос по совести, прекрасная инфанта: может ли быть все справедливо, что говорят? Конечно, вы еще думаете о своем трудном прошлом, — сказал Бачиоки с легкой горечью в голосе. — При дворе, да и вообще в человеческом обществе это называют приличием, которое требуется общественными отношениями и воспитанием; приличия, формы! Было бы плохо в обществе, если бы стали постоянно говорить одну правду. Ваш вопрос навел меня на это толкование, которого иначе избегают.

— Но не скрывается ли под этими формами общественных отношений и воспитания, как вы их называете, грубая и ненужная ложь? Мы с вами кланяемся, господин государственный казначей, и этого достаточно в отношении общественных приличий. К чему же еще уверение, что моя встреча делает вас счастливым… когда я твердо убеждена в противном.

— Вы убеждены, — возразил Бачиоки с грубым смехом, — в таком случае, всякого рода приветствия будут, без сомнения, излишни. И я пользуюсь с вашей стороны таким же чувством, какое вы предполагаете во мне?

— Я знаю, что вы меня избегаете, может быть, боитесь.

— На чем это основано?

— На том, что я вас вижу насквозь, и вы это чувствуете.