Евграф Федоров

Прославленная теория относительности связана с одним аспектом симметрии — с правилом левизны и правизны, согласно которому в безвидный эфир пространства как бы ввинчен винт, и незримо в пустоте присутствует кем-то поставленное зеркало; интересно, таким ли бы представлялся человеческому разуму мир, если б не было на планете голубых озер и прозрачных прудов, отражающих облака, верхушки деревьев и наклонившиеся лица? Левая рука, показанная в зеркале, переносится за него всеми точками, занимает тот же объем — а уж она не та, дьявольским образом перевернута и преобразована и превратилась в правую, хоть и немыслимо трудно показать различие меж ними. В самом ли пространстве заложено оно? Иммануил Кант склонялся к тому. Если бы первым актом творения, размышлял он, вылеплена была бы левая рука, левизну которой и сравнить-то еще не с чем было, все равно бы она постигалась интуитивно, все равно бы она обладала свойствами, отличными от правизны. Развивая эти представления о правом и левом, философ вывел свою концепцию пространства и времени, как форм интуиции. Лейбниц думал иначе: только в сравнении постигается отличие левого и правого; внутреннего различия между ними нет. «Левое и правое эквивалентны так же, как все точки и все направления в пространстве», — утверждает Герман Вейль, крупнейший математик XX века, которого наш герой еще не мог знать, но который опирался в своих построениях на выводы нашего героя, в данную минуту насквозь промерзшего и вздернувшего воротничок пиджака в надежде защититься от пронизывающего ветра. Положение, направление, левое и правое, являются относительными понятиями. Источник этой относительности был предметом обсуждения на языке, носившем теологический отпечаток, в известном споре между Лейбницем и Кларком — священником, представлявшим точку зрения Ньютона. Ньютон, с его верой в абсолютное пространство и время, считает движение доказательством того, что сотворение мира имело своей причиной вмешательство свободной воли бога, ибо в противном случае было бы непонятно, почему материя движется в том, а не в каком-нибудь другом направлении. Лейбниц же не хочет возлагать на бога такие решения, которым недоставало бы «достаточного основания». Он утверждает: «Следовательно, предполагая, что пространство является чем-то самим по себе, а не только порядком тел между собой, невозможно указать основание для того, почему Бог, сохраняя те же взаимные расположения тел, поставил их в пространстве именно таким образом, а не иначе, и почему все не было расположено наоборот, скажем, обращением востока и запада. Но если пространство не что иное, как этот порядок или отношение, и если оно без тел не что иное, как только возможность давать им определенное положение, то именно эти два состояния, первоначальное и обращенное, ни в чем не отличаются друг от друга… и, таким образом, вопрос о том, почему одно состояние предпочитается другому, является неуместным».

Быть может, так оно и есть, но мифология наделила правое и левое разным смыслом, разведя при этом в разные стороны добро и зло. Из двух преступников, распятых вместе с Христом, тот, кому уготовано было попасть в рай, корчился на кресте справа от Иисуса; в евангелии от Матфея так изображается страшный суд: «И поставит овец по правую свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет царь тем, которые по правую сторону Его: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира…» Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его». Приветствуя друг друга, люди пожимают правые руки, будто искони в разных направлениях таятся разные замыслы. Не то же ли можно сказать о прошлом и будущем, которые эквивалентны, и, как тщится доказать квантовая физика, по мнению которой- точные «волновые законы» не изменяются, если заставить время протекать в обратном направлении, можно прокручивать события из будущего в прошлое. Однако в человеческом смысле прошлое познаваемо, но неизменно, а будущее неизвестно, но подвержено изменениям; Лейбниц показал, что прошлое и будущее, эти модусы времени, связаны с причинной структурой мира.

«Этот полуфилософский экскурс, — закончим мысль Вейля, — был для нас необходим как база для рассмотрения симметрии правого и левого в природе; мы должны были осознать, что симметрия этого рода присуща общей организации природы. Не следует, однако, ожидать, что эта симметрия будет проявляться в законченной форме в каждом отдельном объекте природы. И все же удивительно, в какой степени она распространена. Для этого должна быть какая-то причина, и ее нетрудно отыскать: состояние равновесия должно быть симметричным. Точнее говоря, при наличии условий, которые определяют единственное в своем роде состояние — равновесие, к этому состоянию должна приводить симметрия условий».