Площадь, которую предстояло им обследовать, была велика, даже громадна по европейским масштабам — 45 тысяч квадратных верст. Начиналась она километрах в 150 к северу от Богословска и, захватывая гребень Урала, простиралась до реки Вишеры на западе, до реки Лозьвы на востоке — и до шестьдесят четвертого градуса северной широты. Приступали к работе — и письма его к жене принимали иной характер:
«Поднимаясь по Южной Ташемке, кое-как превозмогаю холод. Около 5 часов вечера попадается навстречу какая-то русская женщина. Я весьма удивился и, когда мы проехали дальше, спросил своего проводника-вогула: «Неужели она здесь живет?» Мне было известно, что на Южной Ташемке проживает только одно вогульское семейство. Он ответил, что женщина, должно быть, заблудилась. Конечно, я скорей вдогонку. Что же оказалось? Она в воскресенье вышла с прииска около Северного рудника и по дороге в Ивдель заблудилась. По ее словам, две недели пришлось ей блуждать по лесам, без пищи, и, главное, без огня (при ней даже спичек не было). Наконец, она забрела в те дебри, где мы ее и встретили. Вся она осунулась, кожа на лице и руках стала красной и дряблой, взор кажется совсем неподвижным. Женщина эта не в состоянии произнести слова, а лишь лепечет про себя едва слышным голосом. Я угостил ее чаем с водкой и небольшим кусочком хлеба, затем посадил в лодку и повез с собой…»
Да, страна, в которую он теперь погружался ежегодно почти на полгода (страна Вогулия, как он ее в шутку называл, потому что коренные ее жители — вогулы), была дика, необжита, малолюдна настолько, что он счел даже необходимым отметить на карте и в описании каждый чум, чтобы о нем знали будущие исследователи края, и опасна для путешественников.
В центре ее, служа ориентиром, возвышалась гора Яльпинг-Ньер, что в переводе значит «Молебный Камень».
Глава двадцать девятая
СТРАНА ВОГУЛИЯ
И ежегодно на полгода почти он погружался в Вогулию — болотную, лесную, горную и комариную, надо добавить, и даже поставить этот писклявый эпитет на первое место, поскольку тучи комаров, а также мошки, микроскопической въедливой твари, всепроникающей, как пылеобразно-невидимый дух зла, досаждали путешественникам, изводили их и порой превращали их постои в кошмар. «Невольное бездействие есть истинное наказание», — страдальчески указал Евграф Степанович в официальном отчете. И добавил: «Ужас нападения тучи мошек, стремящихся лишить органов чувств». Только в движении еще как-то удавалось разредить вьющееся над головой и зудящее облако…
Итак, в ненастные дни собирались они… По весне долго держалось ненастье; иногда к середине мая только стаивал снег, чтобы вновь лечь в августе. Но подстраиваться к погоде на этих-то широтах было бессмысленно, и они собирались и уходили в глубь Вогулии, отстоящей всего лишь на сто пятьдесят верст от телефонизированного Богословска (а телефон в диковинку был в самом Петербурге) и, однако, столь безлюдной и суровой. Из землепроходцев лишь две экспедиции и заглядывали сюда, но проходили по краешку и бегло; так что Евграф со своими людьми был, в сущности, первым.
Да иначе бы он просто не взялся за дело; как и всякий уважающий себя гений, он терпеть не мог ходить но чужому следу и работать на чужой манер. Существовала десятилетиями проверенная и изученная им в институте методика геологической съемки; нечего говорить, что он не мог ею покорно пользоваться, а тут же начал изыскивать иные решения; и нечего опять же говорить, что он их очень скоро нашел, испытал, обобщил, опубликовал и, наконец, доложил на заседании отделений географии математической и географии физической Академии наук 20 марта 1890 года. «О лодочной съемке» — назывался доклад. «Насколько мне известно, способ этот нигде не был описан; о нем не только не упоминается в известных мне курсах топографии, но даже в справочной книге… предназначенной для путешественников».
Нельзя было долее оставлять путешественников без руководства, и Федоров со всею прытью берется устранить пробел. «Итак, для производства лодочной съемки имеем при себе буссоль и часы. Первая дает азимуты движения… Часы отмечают