Эвита. Женщина с хлыстом

Тем, кто знает и любит Аргентину, разрушения, принесенные Пероном, кажутся еще более ужасными и горькими, потому что они ничем не оправданы. Страна не была перенаселена и бедна, как Италия или Германия, ее не тронули революция и война, как Россию; изобильная и мирная, она стояла на пороге великого процветания, будучи одним из главных поставщиков сельскохозяйственной продукции в мире, с неисчерпаемыми ресурсами, которые до сих пор оставались нетронутыми. Буэнос-Айрес был третьим по величине городом в Западном полушарии, по численности населения он приближался к Чикаго, и его улицы, которые мыли и подметали каждую ночь, сияли чистотой, как нигде в мире. И притом, что существовала глубочайшая пропасть между жизнью в городе и жизнью в более отдаленных провинциях, Аргентина являлась самой передовой из всех стран Южной Америки и самой грамотной – до воцарения Перонов грамотность составляла около шестидесяти процентов, – и настолько богатой, что при достаточно честном правительстве она могла с легкостью достигнуть уровня жизни выше, чем в любой другой стране, не исключая и Соединенные Штаты. Если бы Перон обращался с рабочими с разумной либеральностью, направлял больше усилий на развитие сельских общин, нежели крупных городов, он бы получил надежную поддержку профсоюзов, не обращаясь к тираническим методам, и Эва могла бы каждый год получать из Парижа платья стоимостью в сорок тысяч долларов и свои бриллиантовые серьги и кольца стоимостью в десятки тысяч каждое без того, чтобы страна ощущала на себе эти траты. Но никаких разумных причин, кроме собственных обид и амбиций, не имелось для того, чтобы совершать то, что творили Эва и Перон.

Программа реформ, предложенная Пероном, выглядела столь ослепительной в своих обещаниях, что любой готов был поверить, что, если бы Перон не находился под влиянием Эвы, он мог бы стать поистине демократическим лидером и войти в историю как величайший благодетель своей нации; но хотя Эва, без сомнения, поощряла коррупцию, нелепую пышность и ужесточение режима, Перон и сам прошел прусскую школу милитаризма, вдохновлялся напыщенными декламациями Муссолини и Гитлера и свято уверовал в тоталитаризм задолго до того, как повстречал Эву. Эва же до того, как встретила его, верила только в себя саму. Но именно она, с присущей ей безжалостностью и властностью, создала режиму намного больше врагов.

Ненависть к Эве постепенно захватывала не только олигархов и военных, которые были ее первыми неприятелями, но и либералов и лидеров профсоюзов, связывавших разрушение собственных иллюзий с влиянием Эвы на Перона, а затем и на самых сознательных и активных членов профсоюзов, которые видели, как исчезали некоторые из соратников, и начинали осознавать, какую цену им теперь приходится платить за повышение зарплаты. Но подавляющее большинство рабочих все еще стояло за Эву и Перона; только некоторые из них знали, что их товарищей пытают в застенках, поскольку перонистская пресса и радио не говорили об этом ни слова, а те, чьи родственники исчезали, зачастую были так напуганы, что хранили гробовое молчание. Любая печатная продукция, содержащая критику режима, обнаруженная в руках у человека, служила доказательством desacato.

Месяца не проходило без того, чтобы не возникали слухи о заговоре с целью свергнуть режим, но до сих пор трудно сказать, имели ли они под собой хоть что-нибудь, поскольку участники заговоров, ясное дело, не объясняли об этом всем и каждому, а аресты и заключение в тюрьму никак не служат доказательством вины; многие из этих «заговоров» раскрывались настолько быстро и с такой страстью разоблачались в перонистской прессе, что наверняка их организовывали сами перонисты, которые использовали этот предлог, чтобы упечь в тюрьму членов оппозиции. Ни один из заговоров не увенчался успехом; да и сами они были не более чем инициативами отдельных групп – студенты запирались в университетах, богатые дамы устраивали демонстрацию на Калье Флорида, железнодорожные рабочие устраивали забастовку и взрывали мосты, группа офицеров пыталась захватить Кампо де Майо; никто из них не думал об объединении сил и серьезном выступлении.