Эвита. Женщина с хлыстом

С того самого дня, как Эва заняла свой кабинет в Секретариате почт и телеграфа, график ее жизни стал столь плотным, что и женщина более крепкая физически и психически с трудом могла бы такое выдержать; когда Перон стал президентом и она переехала в здание Секретариата труда и социального обеспечения, количество дел стало возрастать в геометрической прогрессии, и это неизбежно должно было привести к срыву. Через Хосе Мария Фрейре, профсоюзного секретаря, и Хосе Эспехо, секретаря Генеральной конфедерации трудящихся, – оба были просто марионетками в ее руках – она держала под контролем всю деятельность профсоюзов; от Эктора Кампоры и прочих своих лакеев она ежедневно получала информацию о работе палаты депутатов и могла вмешиваться в ее дела. С помощью Мерканте, Додеро, Алое и прочих она руководила пропагандистскими кампаниями, для которых использовались все радиостанции и практически все газеты страны; раз в неделю она лично выступала по радио, у нее была ежедневная колонка в «Демокрасиа», она практически каждый день произносила речи и читала «лекции» в перонистской школе. Вместе с Марандой, Марголио, Додеро и другими она участвовала в финансовых манипуляциях этого гигантского картеля; она организовала Перонистскую женскую партию и развернула борьбу за предоставление женщинам избирательного права; она плела интриги, чтобы отстранить от дел тех, кто, подобно Брамулье, сдерживал рост ее влияния; она принимала всех иностранных дипломатов, которые прибывали в ее страну, и настойчиво пыталась направлять их работу и плюс ко всему она руководила колоссальной частной благотворительной организацией, самой большой в мире, – Фондом Эвы Перон.

Она появлялась в своем кабинете в Секретариате труда по утрам и вечерам, дни были заполнены конференциями и банкетами, речами, посещениями школ и фабрик, часто далеко от города. Она не только перерабатывала по времени – зачастую ее рабочий день длился с восьми часов утра до полуночи, но и уплотняла свой график до предела. Утром в резиденции два секретаря выслушивали ее распоряжения, пока одна служанка делала ей прическу, а другая доводила до безупречного состояния ее маникюр, а в приемной – с восьми утра или раньше – уже сидели доверенные посетители, жаждавшие поговорить с ней. Иногда, еще не окончив утренний туалет, она выскакивала в неглиже, чтобы поговорить с ними, а следом бежали служанки и секретари. За утренним кофе она давала интервью, обсуждала проблемы бизнеса и профсоюзного движения или политические вопросы, успевая заодно произвести впечатление на своих иностранных гостей, запросто предлагая налить и им чашечку. В десять или, может быть, чуть позже, поскольку, как и все южноамериканцы, находя для себя множество извинений, она неизменно опаздывала, она врывалась в свой офис в Секретариате труда, где множество просителей и целая армия секретарей уже поджидали ее, и тут она обычно принимала – по очереди – представителей профсоюза булочников, делегацию водителей такси из провинций, группу печатников из Кордовы, делегацию производителей мате[24] с севера, группу студентов, членов еврейской организации, президента и директоров фирмы, импортирующей автомобили, – всех за одно утро, – выливая на них потоки быстрой, захлебывающейся речи или слушая их с неожиданным спокойствием маленькой птички. Вечером она снова садилась за стол, три-четыре секретаря носились туда-сюда с ручками, блокнотами и бланками, а в приемной с незабываемым выражением полного раболепия сидели крестьянки с лицами цвета ореховой скорлупы и испуганными глазами, поблескивающими из-под выцветшей бахромы платков, держащие на руках любопытных кареглазых детишек, и их мужья, шаркающим шагом выступающие вперед в своих сандалиях с веревочными подошвами, вечно крутящие в узловатых руках черные шляпы, стремящиеся рассказать о нужде, голоде, болезнях и несправедливости, с безоговорочной верой в то, что Эва может решить все эти проблемы. И пока ежедневное количество бедняков не предстанет перед ее столом, Эва не отправлялась в другой кабинет, где парочка зарубежных послов, губернаторов провинции, жена депутата, банкир, священник и с дюжину других искали возможности переброситься с ней словом. Она двигалась от одной группы к другой, бросая словечко-другое, – и порой достаточно было только взгляда этих все замечающих и ничего не говорящих карих глаз.