Эвита. Женщина с хлыстом

Фонд давал Эве достаточно возможностей лично отомстить олигархам, чьи владения она имела право экспроприировать для нужд своей организации. Поместье Перейры Ираоласа, в двадцать пять тысяч акров, лежащее по дороге из Буэнос-Айреса к модному пляжному местечку Мар дель Плата и настолько же ценное, как и владение вблизи города, было экспроприировано фондом для дома престарелых. Перейре Ираоласу предложили девятнадцать миллионов песо, что в то время в связи с девальвацией песо составляло около двух миллионов долларов – меньше, чем цена одних только великолепных зданий поместья, и лишь десятая часть стоимости парка. И напрасно старая дама, прожившая здесь чуть ли не полвека, просила оставить ей дом хотя бы до ее смерти; Эва не могла позволить такой задержки в осуществлении своего проекта для старых и бедных; и, вероятно, никто, кроме тех, кого она выселяла, не стал бы упрекать ее в бессердечности – так много нуждающихся обретали дом, тогда как бездомным оставался только один. Но говорили, что в поместье поселился брат Эвы, Хуансито Дуарте.

От работников Аргентинской биржи, которые представили фонду полмиллиона долларов, от иностранного посла, давшего тысячу, от профсоюза водителей такси из провинциального городка, которые наскребли пятьдесят, – Эва со всех получала свой доход. И именно через профсоюзы и от самих рабочих поступала большая часть суммы. В Рождество 1950 года железнодорожные рабочие отдали в фонд миллион с четвертью долларов. Когда Эва сделала широкий жест и приказала, чтобы задержанную зарплату выплатили с учетом инфляции, две трети разницы пошли фонду. В 1950 году было провозглашено, что двухдневный заработок из годовой зарплаты каждого рабочего должен идти в фонд; но первый же из подобных поборов вызвал так много протестов среди рабочих, что министр финансов, Серейхо, обещал возвратить деньги. Загадочным образом протесты обернулись заверениями, что никакой возврат неприемлем, и в Секретариате труда и социального обеспечения прошла церемония, на которой Хосе Эспехо, секретарь Генеральной конфедерации трудящихся, уверил Эву, что рабочий класс категорически отказывается от возмещения. Эва милостиво приняла этот широкий жест. «Откровенно говоря, – заявила она, – я ничего другого от вас и не ожидала. Я принимаю ваш вклад с глубокой благодарностью. Но я прошу вас, чтобы на следующий год вы не поступали так, чтобы было ясно, что фонд может делать своими силами». Она ни словом не упомянула о поборе в размерах двухдневной зарплаты и о тех протестах, которые вызвали это требование. Благодарные за то, что они отделались потерей лишь дневного заработка, рабочие аплодировали ей. Подобные контрибуции производились помимо и сверх обычных выплат пенсионного страхования ежегодных процентных вычетов в фонд, которые были бы аналогом медицинской страховки, если право рабочего пользоваться бесплатной медицинской помощью не зависело в этом случае всецело от прихотей Эвы и ее окружения.

По страницам «Демокрасиа», газеты Эвы, можно проследить, какую часть дохода фонда составляли пожертвования рабочих. В один только день в 1951 году профсоюз пекарей пожертвовал 7793.50 песо, союз водителей такси из Санта-Фе – 12 256 песо, персонал Госдепартамента – 52 380.20 песо, а профсоюз работников индустрии минеральных вод – 200 000 песо. Насколько эти пожертвования были добровольными, сказать трудно; купюры в пять и десять песо, хотя и заработанные в поте лица, конечно же отдавались легче, чем чеки; но в одном можно не сомневаться: профсоюз, который не сумел собрать достаточно денег для фонда, не получал никаких льгот для своих членов. Но рабочие и работницы поддерживали Эву Перон не только регулярными отчислениями из зарплаты и вкладами, которые выпрашивали у них их профсоюзы; во время любого маленького празднества в спортивном клубе или общественном объединении, даже если это была субботняя вечеринка для подростков, каждому приходилось заплатить еще несколько пенни; и еще хорошо, если их не просили сброситься на какой-нибудь подарок, который следовало послать Эве в знак признательности.