Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Не случайно это мудрое подчинение Логосу означает приверженность добродетели, с которой Филон отождествляет женщину: «Ибо Логос Божий, очутившись в наших земных условиях, помогает и содействует тем, кто сродни добродетели и обращен к ней; так у них появляется убежище и надежная защита, а противникам наносится невосполнимый ущерб»⁴⁴.

Вот в каком смысле возможен контакт с божественным. Достижение мудрости влечет за собой соответствие с Логосом, а Логос, мудрость Божья, – это продолжение Бога, аспект божественности, доступ к которому возможен из материального мира. В теории это звучит ободряюще. Если бы не одно «но»: теоретический оттенок этих рассуждений! Думая о союзе с божественным, люди обычно представляют, что он будет ощущаться как нечто особенное, возвышенное… словом, божественное. Пока что все, что мы слышали – что надо быть внимательным и вести себя добродетельно, и в каком-то строгом смысле сольешься с Логосом, эманацией божественного.

Разумеется, в древности персонификация или обожествление Логоса как Премудрости оказывало огромное эмоциональное влияние. В Притчах призыв к ней звучит на грани соблазна: «Не оставляй ее, и она будет охранять тебя; люби ее, и она будет оберегать тебя»⁴⁵. (Неудивительно, что в одном месте Филон обращается к Премудрости – точнее, называет ее по-гречески Софией, – как к своей жене.⁴⁶) Но если ключ к Филоновой версии религиозного упоения – серьезное отношение к подобным образам, нам, современным людям, это не сулит ничего хорошего. Даже называя мудрость Софией, я все равно не могу представить ее себе женщиной, а тем более богиней.

К счастью, свойственное Филону тонкое чутье на контакт с божественным не зависело от этой архаичной персонификации всецело. Его метафизика допускала и другой, более современный, путь в нирвану, который Филон обрисовал довольно подробно.

Рецепт нирваны

По мнению Филона, разум каждого человека состоит в двояких отношениях с Логосом⁴⁷. Во-первых, как микрокосм: разум для тела – то же, что космический Логос для материального мира; это логический принцип, который управляет нами точно так же, как космический Логос является управляющим принципом для вселенной. Во-вторых, разум каждого человека – частица божественного Логоса, его микроскопическое продолжение; разум, как писал Филон, «неотделимая часть божественного и благословленной души»⁴⁸. То есть к союзу с божественным незачем стремиться – он получен от рождения.

Но союз Союзу рознь. Часть разума как непосредственное продолжение Логоса, – рациональный ум. С точки зрения Филона, рациональный ум часто находится в состоянии войны с основными, животными, импульсами, которые, если дать им волю, искажают наши представления и мотивацию. Чем больше наш рациональный ум преобладает над нашими основными импульсами, тем полнее наше «подключение» к божественному.

А если нам нужен Союз, если мы хотим познать Бога так глубоко, как это возможно, следует позаботиться о максимальной чистоте своей связи с Логосом: подчиняться только своему рациональному уму, противостоять страстям и соблазнам. О пути мудрости Филон говорит: «Всякий, кто дружен с плотью, ненавидит и отвергает этот путь, стремится извратить его. Ибо нет двух более явных противоположностей, чем знания и плотские наслаждения». Серьезным препятствием для блага являются «страсти, подстрекающие и уязвляющие душу»⁴⁹.

Здесь Филон выглядит мыслителем древности, воспринимающим страсть как врага просвещения. К ранним высказываниям, приписываемым Будде, относятся следующие: «Лучшая из добродетелей – бесстрастность, лучший из людей – имеющий глаза, чтобы видеть». Параллель между мыслями Филона и Будды можно проследить и на более высоком уровне. В буддийской философии ощущается глубоко укоренившееся подозрение по отношению не только к бурным страстям, но и к менее заметным нарушениям, встроенным в сам механизм чувственного восприятия. Будда выражает серьезные сомнения в том, что он называет «свидетельствами чувств» со свойственной им склонностью поощрять, помимо всего прочего, незаслуженно низкое мнение о наших собратьях-людях⁵⁰. А вот как о чувствах – называя их в единственном числе, «чувство», – говорит Филон: «Его оценки сомнительны, искажены, пропитаны ошибочным мнением», а также «предназначены для того, чтобы заманивать в ловушку, обманывать и похищать истину из сердца природы, где ей место»⁵¹. Подобно Будде, Филон понимает, что отчасти это искажение чистого познания исходит от эгоистических предубеждений; с особой силой он обрушивается на пагубную роль «зависти».

С мистиками Востока Филона роднило подозрительное отношение к языку, убежденность, что грубая речь бессильна отразить истинную текстуру реальности, следовательно, является препятствием на пути к постижению божественного. Он обвиняет речь в «тщеславии и гордыни», дивится ее «дерзостным попыткам осуществить невыполнимое – с помощью теней указать мне на предметы»⁵².