Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Мусульмане считают Мухаммада человеком, который провозглашал сразу две революционные идеи: он говорил арабским политеистам, что есть лишь один бог, Аллах, и объяснял христианам и иудеям, что Бог и Аллах – один и тот же бог. Но есть вероятность, что ко времени появления Мухаммада на сцене Аллах уже был известен как Бог христиан и иудеев, и этот факт помогает объяснить, почему в исламе сохранилось так много христианских и иудейских верований и ритуалов. А что касается вопроса, действительно ли Аллах – единственный бог, то Мухаммад в этом случае был уклончив. Из уважения к политической власти арабов-политеистов он, по-видимому, одно время допускал существование других богов, и лишь позднее остановился на позициях постоянного монотеизма; и даже тогда он старался сохранить изначально политеистические обычаи – такие, как ежегодное паломничество в Мекку. Ислам родился не с решительным и твердым характером, а как гибкий компромисс между иудаизмом, христианством и арабским язычеством.

Итак, если Моисей, Иисус и Мухаммад не являли миру поразительной вести и если на самом деле истоки всех трех авраамических религий можно рассматривать как нечто вроде культурного синтеза, органической перегруппировки ранее существовавших элементов, как же быть с притязаниями на то, что все перечисленное – религии откровения?

Писание как откровение

Безусловно, ситуация выглядит плачевно для традиционного притязания, что это религии особого откровения. Однако в каком-то, пусть и менее исключительном, смысле авраамические писания можно по праву считать откровениями.

Прежде всего, эти писания указывают направление нравственного развития, способность к которому встроена в историю человечества. Это откровение загадочно, так как нравственный прогресс был прерывистым, изобиловал отступлениями, и вдобавок сами писания не выстроены в хронологическом порядке. Поэтому слова терпимости и воинственности, любви и ненависти перемешаны вроде бы беспорядочным образом. Но при рассмотрении в контексте в них прослеживается некая закономерность: когда люди сталкиваются с ситуациями, в которых выигрывают обе стороны, и думают, что могли бы сотрудничать, они готовы воспринимать взгляды друг друга, не говоря уже о продолжительном сосуществовании. Так что по мере того как

техническая эволюция расширяет сферу действия фактора ненулевой суммы – фактора, упрямо действующего на протяжении всей истории и, судя по всему, намеренного продолжать в том же духе, – возникает все больше причин относиться с уважением к человечеству как к постоянно расширяющемуся кругу людей.

Разумеется, «откровение» такого рода – демонстрация исторической закономерности, – само по себе вряд ли заставит большинство иудеев, христиан и мусульман сиять от гордости. Ведь и большинство светских исторических документов могут считаться откровениями в том же смысле слова. Предполагается, что Писания исходят от божественного источника, от источника откровения. Предполагается также, что они не просто подтверждают некие туманные притязания, связанные с нравственными закономерностями в истории, а конкретные теологические притязания – в данном случае христианские, мусульманские или иудейские, содержащие сведения о Боге и его воле.

Тем не менее есть случай, когда это менее эффектное откровение могло бы стать желанным дополнением арсенала приверженцев авраамических религий, ввязавшихся в теологический диспут, – а именно, если бы в этом диспуте представители всех трех религий оказались на одной стороне. Если абстрагироваться от их различий друг от друга и прочих религий, можно увидеть более существенную границу в современном мышлении. Это граница между теми людьми, которые считают, что во вселенной есть некий божественный источник смысла и высшего предназначения, и теми, которые считают, что ничего подобного нет.

С одной стороны находятся такие люди, как физик Стивен Вайнберг, нобелевский лауреат, который писал: «Чем более понятной кажется вселенная, тем более бессмысленной она выглядит». С его точки зрения, высшего источника смысла или нравственной ориентации не существует. «Нравственного порядка не существует в природе, – однажды сказал он. – Его диктуем мы»¹.