Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Этот ловкий прием, продемонстрированный Филоном, применяли мыслители всех великих религий мира. Им объясняется значительное различие нравственных и теологических взглядов в пределах одной религии – различие, которое наблюдается время от времени то в одном, то в другом месте, у разных людей. Так почему же где-то предпочитают мир и толерантность, а в других местах других этого не делают? В разгар восстания Маккавеев, освободившего Иерусалим от гнета империи Селевкидов во II веке до н. э., иудеи разрушали языческие храмы¹⁴. А два столетия спустя, в другом городе, Филон настойчиво указывал совсем другой путь. Почему?

Жизнь Филона

Филон существовал в нескольких пересекающихся мирах. В этническом и религиозном отношении он был евреем. В политическом – жил в Римской империи. Его интеллектуальный и социальный мир был преимущественно греческим; хотя Александрия находилась в Египте, верхушку ее общества составляли главным образом греки, потомки спутников Александра Македонского, основавшего город в IV веке до н. э.¹⁵. С греками соседствовали египтяне, значительные числом, если не влиянием.

Филон родился в богатой и влиятельной семье. Для поддержания такого статуса требовалось прежде всего ладить с властями – римскими политиками и греческой аристократией. Хорошие отношения богатых и влиятельных людей с другими влиятельными богачами – не самая каверзная задача, но в данном случае положение осложнялось еврейством Филона. Монотеизм иудеев периодически раздражал местных политеистов, особенно в те времена, когда римские правители, приписывающие себе божественное происхождение, требовали поклонения¹⁶. Этому требованию религиозные евреи были вынуждены противостоять, их сопротивление подливало масло в огонь антисемитизма в среде греков и египтян.

Разумеется, от иудаизма всегда можно было отказаться. (Племянник Филона избрал именно такой путь и значительно возвысился, став наместником в Египте.¹⁷) Но Филон был чрезвычайно религиозным, поэтому ему приходилось примирять миры, в которых он существовал. Он считал своим долгом поддерживать жизнеспособность своего еврейского мира и своей еврейской веры даже в среде греков, римлян и египтян.

А это уже задача не для малодушных. Представьте, что вам пришлось бы объяснять императору Калигуле, считавшему себя богом, почему вы не хотели бы украшать его статуями синагоги Александрии, а тем более Иерусалимский храм. Филон попытался. Александрийская чернь взбунтовалась против евреев и сожгла нескольких после того, как они отказались осквернять таким образом синагоги. Филон возглавил делегацию, отправившуюся в Рим замолвить слово за евреев, чтобы официальная санкция не подкрепила гонения на них.

Чтение отчета Филона о попытке нравственно просветить человека, известного своим нарциссизмом, – мрачноватое развлечение. На вопрос Калигулы, почему евреи отказываются есть свинину, Филон отвечает: «У всех людей свои обычаи: одно запрещено нам, другое – тем, кто нам противостоит». Один из сторонников Филона, пытаясь найти соответствия в системе отсчета Калигулы, подхватывает: «Да, так, например, многие не едят мяса ягненка, несмотря на его дешевизну». Калигула отвечает: «И правильно делают: оно невкусное» ¹⁸. Вот вам и отношение к агнцам.

Тем не менее делегация Филона в конце концов преуспела – по крайней мере, настолько, чтобы александрийские евреи остались при своей жизни и религии. Калигула в присутствии Филона объявил, что хотя евреи «по глупости отказываются верить, что моя природа божественна», они, в сущности, «несчастны, а не злонамеренны»¹⁹.

О здравомыслии Калигулы ведутся давние споры, но по крайней мере в тот момент он рассуждал разумно. Эта толерантность с позиции жалости имела смысл. Какими бы ни были теологические различия между Калигулой и евреями, его отношения с ними фактически были игрой с ненулевой суммой. Плодовитый и работящий народ, евреи сполна платили налоги. Позволить александрийцам перебить их всех значило понести убытки, мало того – нарушение общественного порядка могло оказаться заразным и воспламенить вражду между евреями и их противниками повсюду в империи. И с точки зрения Филона, насилие было заведомо проигрышным решением. Принцип «живи и не мешай жить другим» оставался логичным с обеих точек зрения, и логика победила – по крайней мере, в данном случае.

Встреча с Калигулой стала кульминацией известной политической карьеры Филона, а социальный фон с ненулевой суммой долгое время оставался контекстом его жизни. Положение евреев в Александрии было ненадежным, разрешение исповедовать монотеизм само по себе могло считаться достижением. Если бы они переусердствовали и показали себя агрессивными и нетерпимыми, их статус сменился бы: из приемлемого меньшинства они превратились бы в ненавистных врагов. Несомненно, Филон помнил о проблеме имиджа, предлагая свое толкование Исх 22:28. Ссылаясь на толерантность, выраженную в этом стихе, он спрашивал, как можно утверждать, что в намерения иудаизма входит «искоренение чужих обычаев»²⁰?