Эволюция человечества

— Мечты, — пояснила она. — Я избавилась почти от всех чувств, присущих человеку, но оставила то, от которого многие избавляются в первую очередь. Самое важное, самое человечное, то, что заставляет нас жить и толкает вперёд. Мечты — это ещё не действия, но и действий без мечты не бывает. Те, кто фантазировали о крыльях, изобрели самолёты, кто грезил звёздами, создал ракеты. Даже продление жизни родилось из мечты о долголетии. Я живу, мечтая. Что смогу развить медицину настолько, чтобы люди перестали убивать в себе людей. Что когда-нибудь снова смогу чувствовать счастье и горе, печаль и радость. Я мечтаю, и это помогает мне жить, работать и сохранять в душе остатки человечности.

Нора замолчала и повернулась к стене, на которой в окружении медицинских бумаг висел рисунок цветными карандашами. Наверняка её детское творчество. Девушка задумчиво провела пальцами по листу, и вид у неё был одновременно уставший и полный какого-то светлого вдохновения. Я почти не видел её. Меня охватила странная задумчивость, и мысли всё больше закрывали от меня реальность. Что если бы и я оставил напоследок что-то настолько же сильное, тем самым продлив не только жизнь, но и способность чувствовать? Тогда бы всё было иначе?

Я покачал головой. Бессмысленно. Одного чувства слишком мало, чтобы что-то изменить. Оно лишь ненадолго запрёт в теле призрак былой души, чтобы под конец, ярко сгорев, оставить ту же пустоту. Никакой разницы.

Коротко выдохнув, Нора повернулась ко мне и улыбнулась. Для человека, у которого остались только мечты, она неплохо умела улыбаться.

— Пойдём прогуляемся? — легко предложила она. — Сегодня дождя нет. Не то что в день нашего знакомства. Я знаю прекрасный парк с настоящими деревьями. Там даже бывают птицы. Идём?

Я поднялся. Это было вполне в её стиле. Норе нравилось жить так, как жили прежде. А мне всё равно было не на что тратить дни.

— Идём.

И мы вместе вышли в улицу.

Мы стали встречаться часто, даже слишком часто. Это вошло у меня в привычку. Подставить утром чашку под допотопную телепатическую кофемашину в доме родителей, позавтракать сбалансированным, приготовленным индивидуально для меня меню и по неестественно искрящемуся асфальту сбежать в мир, где эволюция человечества признана ошибкой. В бесконечных спорах среди научных работ и последних новинок техники Нора часто называла нашу эпоху веком деградации. И иногда я с ней соглашался. Она посвятила меня в свои исследования настолько, насколько возможно объяснить медицину бывшему композитору. Рассуждала о времени, когда люди будут жить долго и при этом продолжать чувствовать, и говорила об этом с таким жаром, словно ей и правда было 25. Порой я специально провоцировал её на такие речи, только чтобы послушать её горячие рассуждения. Как будто мне нравилось это. У меня участились сердечные боли, и я никак не мог понять их причину. Я по-прежнему ничего не чувствовал, как и полагалось долгожителю. Но одного не отнять — я проводил всё своё ворованное у природы время с ней, и всё это время я слушал её. Мысли Норы, её идеи и стремление к человечности звучали во мне, и я жил ими. Это была не моя суть, не мои мечты, но напоминающая чёрную дыру пустая душа с готовностью поглощала их, и я всё больше напоминал робота, хранящего на своём механическом носителе памяти человеческие дышащие идеалы. Я снова попробовал написать музыку, и вновь у меня ничего не вышло. У меня снова получилась бездушная, механическая мелодия. Правда, теперь в неё вплетался странный перезвон колокольчиков, напоминающий приятный голос Норы, но даже это её не спасало. А Нора всё работала, заставляя целую толпу людей под своим началом искать тот самый выход. Я знал, что они уже очень давно исследуют человеческий организм в попытках отыскать способ избавиться от эмпатической медицины, и даже выработали какую-то теорию ускоренного деления клеток, но ничего не выходило. Нора билась над этой теорией уже больше полутора столетий, но так и не достигла желаемого результата.

Как будто эмпатия и правда была единственным способом.

И всё же она не останавливалась. А я был рядом — наблюдал, слушал, составлял компанию на прогулках, помогал коротать вечера в стерильной квартире, проводил с ней душные ночи. Без чувств, без иллюзий или лжи. Иногда ходили на детскую площадку и качались, как в юности. В такие минуты мы казались мне невозможно старыми, сентиментальными и, возможно, последними романтиками в мире. Какая глупость. Спустя какое-то время я и сам начал задумываться: действительно ли это продление жизни было благодатью человечества, или всё же его проклятием? Такой ли жизни мы хотели себе? Я всё чаще спрашивал себя, сколько ещё людей маются подобно мне без смысла к существованию, и сколько ещё жалеют о своём спасении? Я спрашивал себя, почти не ожидая ответа, словно уже в глубине своего мозга знал его. Возможно, я и не хотел его знать.

Стоило ли мне его узнавать?