Эволюция Кэлпурнии Тейт

Весь день прошёл в бесконечном мытье – нелёгкая задача, требующая невероятного количества горячей воды. Потом мы собрались в прихожей, и мама устроила тщательную проверку. Редкий случай, но никого не отправили обратно в ванную: ни мальчиков – отмывать грязные шеи, ни девочку – избавиться от грязи под ногтями.

Ночь была ясной и холодной, мы закутались в тёплые пальто и шарфы. Гарри запер собак, чтобы не увязались за нами, и все, кроме дедушки, пустились в путь. Дедушка остался дома – поддерживать огонь в камине и наслаждаться тишиной и покоем. Альберто и Сан-Хуана запрягли фургон и покатили в католический храм Гваделупской Божьей Матери в Мартиндейле. Виола отправилась на службу в свою общину, в Церковь Всех Детей Господних. Мне ужасно хотелось как-нибудь пойти с ней, но мама не разрешала. Я не раз проходила мимо их церкви. Ветхое здание еле держится, зато песнопения радостные и возвышенные. По-моему, остальные церкви им и в подмётки не годятся.

Мы зажгли фонари и по дороге пели рождественские колядки. Я вела Джима Боуи за руку и показывала ему разные созвездия на небе.

– Смотри, вот Canis Major и Canis Minor. Это значит Большой Пёс и Малый Пёс.

– Но в небе нет никаких собак, – забеспокоился Джей Би. – Это же не собаки, а звёзды.

– В древности люди думали, что они похожи на собак.

– Они на Аякса совсем не похожи. И на Матильду. Ты, наверно, всё сочиняешь. Мама говорит, что сочинять нехорошо.

У меня самой эти светящиеся точечки никак не складывались ни в собаку, ни в буйвола, ни во льва. Какая же неудержимая фантазия была у этих древних людей.

Мы завернули за угол и подошли к методисткой церкви, освещённой множеством ламп. У нас там своя скамья. Все расселись, а Гарри отправился помогать учительнице музыки мисс Браун. Она играла на органе. Энергично ударяла по клавишам, одним махом переключала регистры, давила, как сумасшедшая, на ножные педали. Гарри едва успевал ноты переворачивать. Мы спели рождественский гимн «Вести ангельской внемли», и мои чувства к мисс Браун потеплели – самую чуточку.

После службы преподобный Баркер отправился с нами. Воспользовавшись тем, что взрослые ушли вперёд, Сэм Хьюстон меня ущипнул. В отместку я толкнула его в лужу. Мокрые ботинки научат его хорошим манерам.

Из нашей трубы шёл ароматный дымок. Виола уже вернулась со службы, они с дедушкой встречали нас на пороге. Мы зашли в гостиную. На ёлке, словно огоньки фей, сияли десятки маленьких свечек. В камине пылал огонь. На буфете посверкивала хрустальная чаша с пуншем из подогретого вина с гвоздикой. Рядом стоял серебряный кувшин с горячим сидром для детей – конечно, без алкоголя. Ещё одна новость – в этом году Гарри в первый раз удостоился стакана рождественского пунша.

Родители обычно обменивались рождественским поцелуем. Мы, дети, видели, как они целуются, только раз в году. Но тут мама вспомнила про пастора и отвернулась в смущении. Папа поцеловал ей руку и нежно шепнул: «Маргарет».

Пастор осведомился у дедушки, нет ли каких-нибудь новостей о Растении. Непритворный интерес, почти как у неугомонного мистера Хофера.

– Нет, Корнелиус, пока ни слова, – дедушка раскурил сигару и вежливо выдохнул дым в потолок. – Науку торопить нельзя. Это дело медленное.

На ужин был свиной окорок, но мы, дети, не переставая вертелись на стульях. Наконец родители сжалились, и настало время подарков. Что бы там мистер Баркер ни думал о пользе и вреде подарков, он остался и с удовольствием наблюдал за каждым новым доказательством того, как нас невероятно балуют.

Подарком для всей семьи оказался новый стереоскоп: предполагалось, что все дети будут пользоваться им по очереди (весьма и весьма маловероятно). К нему прилагались картинки: «Большой египетский сфинкс», «Белый город – парк аттракционов в Чикаго» и «Необычайная жизнь эскимосов». Каждый получил в подарок по крупному ярко-оранжевому апельсину, редкому и дорогому зимнему лакомству. Я свой сразу есть не стала.