Дедушка отвесил поклон маме и миссис Пертл. Зажав телеграмму в руке, он повернулся и вышел. Мы, все четверо как один, так и застыли с открытыми ртами. Возмутительно! Несправедливо! Такая телеграмма раз в жизни бывает, и мы не узнаем, что в ней? Невыносимо! Как дедушка мог так поступить с нами? Особенно со мной.
– Кэлпурния, – позвал он из коридора, – ты идёшь?
Секунду я не могла двинуться с места, потом, собравшись с силами, рванула за ним – и плевать на хорошие манеры. Я догнала его у двери в библиотеку. Дедушка молча отпер дверь, и мы вошли. Камин не горит, в комнате зябковато. Зелёные бархатные портьеры раздвинуты, чтобы впустить неяркое зимнее солнце. Дедушка садится за стол. Смотрит торжественно и одновременно нетерпеливо.
– Принеси-ка лампу.
Дрожащими руками я зажигаю лампу. Что, если ответ – «нет»? Кто мы тогда? Выживший из ума старик и глупая девчонка. А если да? Мы станем знаменитыми? Известными? Нас ждёт успех? Нас причислят к бессмертным? Что лучше – знать или не знать? Он всё равно меня не разлюбит. Правда ведь? Я сидела на верблюжьем седле и мечтала, чтобы дедушка вообще не читал телеграмму.
Он внимательно рассмотрел белый конверт. Взял нож из слоновой кости и аккуратно вскрыл конверт. Телеграмма – просто сложенный лист бумаги. Дедушка протянул его мне.
– Прочти вслух, дитя моё.
Руки трясутся. Разворачиваю и читаю, запинаясь на длинных словах.
Я бережно сложила листок и подняла глаза на деда. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел в пространство. Надо срочно что-нибудь сказать, но что? В комнате было тихо, только вдалеке выла собака. Это Матильда демонстрировала свой уникальный переливчатый зов. Странно, что в такую минуту я обратила внимание на собаку. В кухне грохотали кастрюли, хлопнула деревянная рама сетчатой двери, два брата устроили потасовку в прихожей. Из гостиной послышались звуки фортепьяно – простой, привязчивый мотив. Это Гарри засадили сыграть гостям. Музыка вернула дедушку обратно на землю. Какой у него грустный, задумчивый взгляд.
– Да, – произнёс он.
– Да? – я не знала, что ещё сказать.
Через минуту он продолжил:
– Это Шопен. Всегда любил эту вещь. Знаешь, Кэлпурния…
Он замолчал.
– Да, дедушка?
– Знаешь…
– Да, дедушка?
– Всегда любил. Больше всего остального.
– Я не знала.
– Называется «Капли дождя».
– Я этого не знала.
На заднем крыльце Виола звонила в колокольчик. Скоро она ударит в гонг в прихожей.
Дедушка не обратил внимания на призыв к ужину.
– Остаётся решить одно – как прожить недолгий срок, который нам выпал.
Интересно, почему он ничего не говорит о телеграмме? Жалко, что сейчас зазвучит гонг. Ужин – это просто ужин. Ужин может и подождать. По правде говоря, мы имеем право сидеть тут хоть до завтра. Я оглядела библиотеку. Книги, броненосец, заспиртованные животные.
– Дедушка!
– Что?
– А телеграмма?
– Что телеграмма?
– Ну…
Виола ударила в гонг. Всегда не вовремя. Ненавижу!
– Ты хочешь что-нибудь спросить?
– Нет, – тихо сказала я, – наверно, ничего.
– Что тебя беспокоит?
– Ничего, но…
– В мире так много вещей, которые надо узнать, а нам отпущено так мало времени. Я уже стар. Думал, вообще не доживу.
Я подошла к нему. Хотела отдать телеграмму, но он возразил:
– Оставь у себя. Вложи в Дневник.
Я сунула листок в карман передника и обняла дедушку. Он тоже меня обнял и поцеловал. Мы немножко постояли, прижавшись друг к другу, пока не раздался неотвратимый стук в дверь.