Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Подписи к фотографиям демонстрируют предвзятость и неподтвержденные предположения гонителей. Например, вот эта: «Утром в День Бастилии члены французской партии сопротивления подвергают наказанию всех известных коллаборационистов с державами Оси. 17 июля 1944 года горничных, слуг и прочих лиц, работавших у немцев, собрали вместе, обрили их наголо и провели по улицам французского Шербура. Их безволосые головы символизировали, что они нарушили партийные правила». Поскольку судебных разбирательств не проводилось, как, собственно, следовало устанавливать «известных» коллаборационистов – разве что положиться тех, у кого, возможно, были личные мотивы для того, чтобы обвинить этих людей?

США никогда не подвергались жестокой оккупации, но ненависть разъяренных толп все же имеет в Америке прецеденты. Сразу же вспоминается фотография 1957 года: стройная и насупленная пятнадцатилетняя Элизабет Экфорд идет, храня молчание, крепко держа учебники, преследуемая толпой злобно выпучивших глаза, выкрикивающих оскорбления, улюлюкающих белых одноклассников; со стальным стоицизмом она направляется в школу в Литл-Роке, где только что отменили сегрегацию. Ненависть в особенности искажает лица девушек, которые идут за Экфорд по пятам, не отставая ни на шаг. Эмоции разъяренной толпы всегда одинаковы.

Возможно, Жирар не видел работу tondeurs воочию, но один случай возмездия не прошел мимо его внимания: в коллаборационизме обвинили членов семейства Жирар. На фоне того, какие некрасивые вещи творились по всей Франции, в рассказе Жирара о неприятностях родни проявилась его характерная сдержанность. Его родители были сторонниками де Голля, а не Петена, но их позицию разделяли не все члены семейного клана.

В Авиньоне подняла голову зависть: относительное богатство и высокий социальный статус семьи дяди Пьера (он был врачом и братом отца Жирара) привлекли внимание и пробудили ресентимент. Жена Пьера, у которой на момент свадьбы уже имелся собственный капитал, была «покровительницей городской музыкальной жизни», сказал Жирар со смешком: он явно был невысокого мнения об уровне культуры в Авиньоне военных лет. Его тетя не то чтобы привечала немецких офицеров, но и не обливала их презрением. Возможно, она принимала их на своих знаменитых по всей округе вечерах. Дядю и тетю Жирара считали сторонниками режима Виши. После войны хватило бы и меньшего, чтобы накликать мстительных эриний. Жирар сказал, что благодаря вмешательству Жозефа Жирара семью пощадили – их обошли стороной позорный приговор и тюремное заключение.

Люстиже задавал те же вопросы, которые в последующие десятилетия вызовут большой резонанс у Жирара: «Я был свидетелем невероятно жестоких сцен. Я видел, как женщин с обритыми головами секли и волокли по улицам. Люди говорили, что это коллаборационистки, шлюхи, немецкие подстилки. Я видел окровавленных мужчин, разодранные в клочья тела, которые возили по городу на капотах автомобилей, задрапированных французскими флагами. <…> Меня от этого тошнило, и я твердил себе: „Нет, это не Франция; нет, не за это умирали мои друзья; не ради того, чтобы увидеть вот это, мы остались живы“. У меня было ощущение, что мы вот-вот попадем в ловушку; мы делали именно то, с чем раньше сами воевали… То, что я видел вокруг, ставило беспощадный вопрос: „Как можно сопротивляться насилию, не опускаясь до насилия?“»59 У Жирара эти вопросы до конца жизни не выходили из головы.

Жирар провел в Школе хартий еще два каторжных года – возможно, не таких уж каторжных, поскольку теперь мрак в Городе света рассеялся. Париж приобретет для него другое значение, когда он вернется туда в качестве ученого, а столь хорошо знакомый Авиньон станет площадкой для дерзких новых вызовов.

* * *

В Авиньоне я остановилась в Клуатр Сен-Луи – красивом, реконструированном в дзен-буддистском стиле здании иезуитского монастыря XVI века; его новое крыло спроектировал знаменитый французский архитектор Жан Нувель. Во внутреннем дворе под сенью древних платанов – поросший мхом фонтан. Здесь, у самого большого дерева, белая пушистая кошка дожидается гостей, не скупящихся на ласки. В монастырском комплексе находится дирекция Авиньонского фестиваля. Именно этим фестивалем, одним из крупнейших культурных событий мирового масштаба, Авиньон наиболее сегодня известен. Когда в 1947 году фестиваль провели впервые, это знаменовало послевоенное возрождение французской культуры. Я допытывалась у сотрудников, у одного за другим, о его истоках. Они, как и очень многие из моих авиньонских собеседников, никогда не слыхали о Рене Жираре. Когда я упоминала, что он имел отношение к фестивалю, на меня смотрели озадаченно. Нет-нет, говорили сотрудники, фестиваль основан известным французским актером, режиссером и антрепренером Жаном Виларом (1912–1971); его музей Maison Jean Vilar находится в нескольких кварталах от Папского дворца.