Евпатий

К хвосту Мухортого на пятках подступясь - р-раз! - в одно неуловимое-сдвоенное движение в седле он уже. Без спешки, но и без траты времени, коня трусцою к месту затянувшейся суматохи направляет он, Хостоврул.

Невдалеке от юрты-гер, предназначавшейся для запасов, хмуролицый Сэбудей-богатур с трех взгроможденных друг на дружку телег воинские распоряжения отдавал. Бледный, наблюдающий без отрыва за свалкой боя джихангир Бату подле безмолвный стоял.

- Стрелки-мергены и ты, Урда… - хрипло с телег гудело-сипело, - а ты, Шейбани, если сумеешь… - И там же, возле обоих, молодой Тайнгут-хан еще (заметил), приобщаемый братцем-джихангиром к искусству войны.

Орусуты, - а это были они, кто еще? - были взяты бурулдайцами в кольцо, и оно, из всадников и спешенных лучников, то сжималось, то разжималось до разрыва изнутри; тогда в прорыв вылетал в островерхом шлеме орусут и, намахавшись мечом, уложив на подушку полдесятка бурулдаевых гope-вояк, возвращался назад.

Приблизясь к телегам и поднимая вверх улыбающееся лицо, спросил:

- Какого из них, Сэбудэ, предназначаешь мне?

Бросив сверху злой и не ответивший на улыбку взгляд, одноглазый буркнул что-то вертевшимся подле телег десятникам и джагунам.

Молодой хитроглазый нукер, движениями напоминающий гибкотелую рысь, вынул из свежесделанного сайдака стрелу-свистун и, едва глянув, выстрелил без задержки и долгих слов.

Тот, в кого стрелял он, один из двух выскочивших в прорыв орусутов, едва успел отвести голову в шлеме в последний миг.

Однако выстрел до того точен, до того хорош получился, что и Сэбудей-богатур, и Бату-хан, и Тайнгут, и все, кто видел, и сам нукер-рысь довольные запереглядывались и повеселели, расценивая это как залог успеха, как знак не утратившего бодрости и силы монгольского боевого духа.

Подмигнув одобрительно нукеру-рыси и отъехав от телег алдов сорок-пятьдесят, Хостоврул-бухэ приподнял в рост огромное тело на закачавшихся широких стременах и, вздев кверху руки с оттопыренными на обеих большими пальцами, зычно возгласил:

- Эй ты, орусут! Халз тулах! Халз туладья гэх…

ЛВ.

Вытаптывать площадку с обеих сторон сошло с лошадей по десятку всадников.

Подкольчужная рубаха у Евпатия успела промокнуть от сечевого поту и теперь с легким пощипываньем холодила спину меж лопаток.

Ласточка была в пене, на задних ногах и крупе в гнедой шерсти вспухали ссадины и мелкие алеющие кровью раны, но и она была в полной своей силе и могла продолжать.

- Если убьют, - никому и всем говорил по другую сторону поединного круга Хостоврул-бухэ, - Мухортого моего горячке Бури-хану этому отдадите… - И, мрачно усмехнувшись (больше нечего было сказать), махнул рукой в чешуйчатой железной рукавице.

- Ты мечом-то, Львович, не сразу спеши махать, - напутствовал у стремени Коловрата Акила Сыч, - он, вишь, чижелый - сам уморится… Бей вверную!

Коловрат улыбнулся ему через плечо.

Оговоренным Бурулдаем с Савватеем сигналом взлетела и, описав дугу, пошла к земле, шевеля жалом, стрела-унтаух, с привязанной к оперению лентой.

Акила благословляюще хлопнул Коловрата по напрягшемуся колену и толкнул стремя.

Позади грудились отдыхивающиеся от схватки свои, а справа, слева и за противоположным краем поединного места темным-темнела конная и спешенная вражья несметная силища.

Прорыся вприскачку с треть отведенного пути, противники пустили коней в намет и неслись теперь лоб в лоб, готовые, мнилось, сшибиться насмерть, но не своротить, не уступить сопернику дороги.

В обагренном кровью снегу недолгой сечи невдалеке остывали тела убитых, и, стеная, зовя о помощи, валялись или переползали с мест и друг через друга многочисленные раненые, но ни русские, ни татары не обращали на них ни малейшего внимания. Все приковано было к поединку, будто здесь и сейчас решалось нечто более важное, чем сама жизнь.

И когда черный, - так Акила звал про себя Коловратова супротивника - едва замечаемым движением начал выводить на замах огромный изгибающийся к навершию меч, Акила, усилием воли гася бежавший по телу озноб, ощутил, угадывая наперед, всем существом - опустись он даже на ко времени подставленный щит, меч развалит без задержки и щит, и Коловрата, и Ласточку, а в прибавок еще саму землю на аршин вглубь.

«Матушка Царица Небесная, - взмолился Акила без всякого участия ума, - спаси, оборони, помози, Пречистая и Преблаженная… Ой-е-ей…»

И тут Евпатий сделал то единственное движение, которое в сущности и решило исход дела. Он сделал нырок, но не кнаружи, как сделал бы сам Акила, не говоря о прочих, и куда, в случае неудачи, враг направил бы новый достигающий удар, а уклонился внутрь, вперед, ложась грудью на самую, как показалось, рукоять вымахивающего меча.

«То не черный вран мне крылом махнул, - прошелестело в Акиле, - то махнула мне сабля вострая…»

Тяжко чакнув с подзвоном о подснежную мерзнь, меч вхолостую взлетел вверх, оставя на истраченно-пегой снеговой белизне оплавленную дымящуюся окалину.

Акила почувствовал, что вспотел, что весь он мокрый теперь.