Евпраксия

И вот тогда среди сплошного мрака и безнадежности заискрились перед охваченной отчаянием императрицей чьи-то глаза, послышался голос, мелькнула гибкая молодая фигура. Дочь бедного рыцаря, павшего за императора. Сирота, значит. Зовут Вильтруд. Красивая, будто ангел.

Светловолосая, как и Евпраксия. Нежная, внимательная, болезная. Глаза – честные, чистые, ровно прозрачная вода. Евпраксия сразу поверила этим глазам, забыла, что и в самой чистой воде можно утонуть.

Вильтруд стала истинно близким человеком для императрицы. Утром, вечером, целый день она должна быть рядом с Евпраксией. И была рядом.

Никто не знал, кем послана, как проникла во дворец, никто не мог объяснить, почему именно она понравилась, разве мало смазливых девичьих мордашек в Германии? Но так случилось, и теперь даже аббат Бодо получал доступ к императрице только через Вильтруд. От Вильтруд зависело: разрешить или нет, пустить или прогнать прочь, передать императрице чьи-то слова или умолчать о просившем.

С императрицей Вильтруд разговаривала шепотом.

– Ваше величество, вы сегодня еще прекраснее.

– Почему ты все время шепчешь, Вильтруд? Говори громко.

– Я не осмеливаюсь.

– Но я ведь разрешаю тебе.

– Все равно, я никогда не отважусь.

– Может быть, ты хочешь превзойти самого аббата Бодо? Он тоже всегда говорит приглушенным голосом.

– Ах, аббат Бодо такой суровый! Мне кажется, он никого не любит.

– А ты? Кого любишь ты, Вильтруд?

– Прежде всего вас, ваше величество.

– А еще? Кого еще?

– И весь мир. Я готова полюбить весь мир, ваше величество!

– Весь мир полюбить невозможно. Даже если хочешь – все равно любовь сведется к суровому ограничению – к одному человеку, как заведено повсюду… и тогда приходит разочарование, а то и настоящее горе. Ты еще не знаешь горя, ты молода…

Вильтруд смотрела на императрицу чистыми-чистыми глазами. Она молода!

Одной девятнадцать, другой двадцать, кто из них вправе называть другую молодой? И кроме того: императрице ли, властительнице вселенной, жаловаться на судьбу?

Опять-таки шепотом и с той же самой чистотой, искрящейся из ясных глаз, пересказывала Вильтруд аббату Бодо все свои беседы с императрицей.

Те, которые были, и те, которых не было. А уж аббат добавлял кое-что и от себя. Так рождалось бремя наветов и поклепов, что должно было пасть на Евпраксию. Кто первый посеял лживые слова, которые просуществовали целые столетия, записанные в хрониках, повторяемые бесчестными людьми, в том числе из осмелившихся называть себя историками? Императрица, мол, заявила, что не решается ехать к императору в Италию, сохнет-печалится, но боится, потому что, развращенная мужем, не знает даже, от кого понесла.

У этих людей не было в душе ничего святого. Знали о преступных страстях императора – и молчали. Знали о тайных сборищах ночных в соборах – прикидывались, будто не слышали. Ведали о чистоте Евпраксии – и всячески старались втоптать в грязь ее имя, как будто надеясь такой ценой обелить имя Генриха.

Молодую женщину окружали чужие, жестокие, враждебно настроенные люди, сыпали злобу свою на нее холодным дождем, крупным, как следы оспы у злого человека, грубыми пальцами скребли по самому дну сердца, нагло лезли в беззащитные ее глаза, а она… ничего она не могла сделать против них, беспомощно стискивала кулачки, бессильные, почти детские свои кулачки, но чем отчаянней, чем крепче сжимала их, тем больше находила в себе силы, воли, твердости. Можно ли одиночеством победить чужой мир? Победить нельзя, превзойти – нужно.

Позвала своего исповедника.

– Не слишком ли обременительными были для вас дни в Госларе?

– У каждого дня довольно горя своего, – пробормотал нечто невразумительное аббат Бодо.

– Я приняла решение ехать в Италию. Каков будет ваш совет, отче?

– Beati misericordes[11].

– Не лежит сердце к бесконечным путешествиям. Кто живет всюду, тот нигде не живет. Мое нынешнее положение требует покоя и постоянства. Но я долго думала о нуждах государственных, они не оставляют нас нигде. Я решила отбыть в Италию, чтобы там именно даровать императору сына.

– Beati mundo Cordo[12], – пробормотал аббат.

– Передайте же отцам епископам мое решение.

Теперь по всем дорогам, повсюду будет распространяться: "Императрица тронулась в Италию, чтобы именно там даровать императору сына!"

Еще недавно верила в красоту и любовь. Существует любовь – и потому перетерпи всю суету в мире! Но любовь у нее отняли, еще и не подарив, обворовали душу, тело растоптали. Не дано ей было узнать об искушениях и могуществе собственного тела, ничего не дано. Она же должна дать императору сына. Не дать – даровать…

Отчаянно шла Евпраксия через горы.

Вечные муки или вечное блаженство одинаково суждены и для духа и для тела. Выбора не было. Надежд тоже. И все же надеялась: может, по ту сторону гор хоть немного другой мир?

Пышное сопровождение замедляло движение в глубь царства гор.

Евпраксия держала возле себя неотлучно Вильтруд – и когда ехала в повозке, и когда несли ее на руках в лектике.