Евпраксия

По воле великого князя Изяслава почти сорок лет назад за стенами залы сделали тайную камору с глазницей, чтобы видеть и слышать всё, что происходило в главном покое дворца. О той каморе знали лишь князь, княгиня да дворецкий Василько. Но сегодня Анна привела в неё дочь, дабы та увидела своего нареченного до встречи, когда нужно будет выразить свою волю. Евпраксия знала, что миг этот приближается неотвратимо и ей предоставлено для ответа лить два слова: «да» или «нет». Сказала же своё слово «нет» её тётушка княжна Анна, когда дедушка Ярослав надумал выдать её замуж за английского принца, у коего лик был украшен не подбородком, а конским копытом. О том Евпраксия слышала от батюшки, который много рассказывал о вольнолюбивой сестре.

Евпраксии жених понравился. «Экий розанчик», — подумала она. Огорчало лишь то, что он вымахал словно мальва. Да засмеялась: «С приступок целоваться буду!» Озорной Евпраксии стало весело, и она покинула камору, минуя пуганные в поворотах сени, вошла в покой, где дремала её мамка-боярыня Лукерья. Она была молода и ласкова, во многом потакала своему чадушке. Встретила Евпраксию вопросом:

   — Каков он, суженый-то?

   — Пригож, Лукерьюшка, — ответила Евпраксия и себя оглядела с ног до головы в византийское оловянное зеркало. — Токмо теперь вот боюсь, приглянусь ли розанчику?

   — Ладушка, моя лада, да тебе самому королю-царю семеюшкой быть. И умна, и весела, и озорна! Всего в тебе вдосталь для царской опочиваленки, — пела мамка.

Они ещё смеялись, а на пороге возник боярин Богуслав.

   — Княжна Евпраксия, кличут тебе, идём.

И дрогнуло сердечко. В четырнадцать-то лет как бы ни хорохорилась, а потерять любимых матушку, батюшку, отчий дом, огромный мир, который окружал с детства, — всё это и сильного человека заставит вздрогнуть. И сошёл со щёк румянец, губы посуровели, в серых глазах резвости поубавилось. Но шагнула следом за боярином княжна, сама взбодрила себя и пошла бойко, как всегда хаживала в свои неугомонные отроческие годы.

Ввёл Богуслав Евпраксию в тронный зал не через ту дверь, в которую жениха вводили, а что за троном великого князя была, полотном в тон стен укрытая. Вошла она и вот уже лицом к лицу с женихом. Стоит «розанчик» верстою, и улыбка с лица не сходит. Да и Евпраксия не помнила себя без улыбки. «А чего бояться? Нe в загон же к ярому быку ввели», — утешила себя княжна. Велено же ей показать себя жениху, его рассмотреть. Да что там, всё, кажись, при нём, а что длинен, так и она подрастёт. С тем и подошла Евпраксия к жениху.

Иноземцы смотрели на княжну с любопытством, удивлялись тому как она вела себя без смущения. А ведь на неё чуть не сотня глаз взирали. Да забыли гости об упрёках, оценку давали невесте и отметили, что такая не затеряется в толпе придворных и никто не пройдёт мимо, чтобы не глянуть на манящее лицо, где всё в гармонии, не ярко, не броско, но мило. К тому же глаза удивительные: большие, загадочные, весёлые. Как улыбнулась, так ямочки на порозовевших щеках заиграли. Лёгкий сарафан не скрадывал стати невесты. В свои юные годы Евпраксия уже притягивала взоры своим гонким станом, и ножки у неё были точёные.

   — Всем она превосходна, ваша светлость, — прошептал Генриху камер-юнкер барон Саксон.

   — А что думает барон Вольф? — спросил Генрих.

   — Она достойна вашей светлости, — ответил камергер.

   — Я доверяю вам, — ответил Генрих. Сам он пока не оцепил достоинств невесты и не увидел её недостатков. Перед ним была просто забавная отроковица.

Княжна подошла к родителям, встала между ними. Тут же Вартеслав спросил маркграфа:

   — Ваша светлость, что скажете? Великий князь ждёт твоего слова.

Генрих вновь посмотрел на своих баронов. Они одобрительно кивали. И маркграф ответил Вартеславу.

   — Скажи государю, что мы согласны ввести в дом графов Штаденских принцессу Евпраксию.

Всеволод слышал то, о чём сказал Генрих. Осердился.

   — Маркграф Генрих, говорите мне должное!

   — Да, да, я готов, — поспешил с ответом Генрих, несколько удивлённый. — Говорю: ваша дочь не уронит чести дома графов Штаденских и я готов к брачному сговору. Но кто за неё скажет слово?

   — Она и скажет. У нас на Руси невест не неволят. — И князь повернулся к дочери: — Иди к жениху и дай ответ, дабы не маялся.

   — Иду, батюшка, — ответила княжна и плавно, будто проплыла разделяющее её до Генриха расстояние, с поклоном сказала: — Ты мне любезен. — Да аут же попросила Вартеслава: — Молви ему, что я согласна быть его семеюшкой.

Вартеслав перевёл слова Евпраксии. Генрих отвечал: «Дамке, данке». И вдруг обеспокоенно заговорил камергер Вольф:

   — Я не вижу епископов, не вижу патера! Кто благословит сей сговор? Не останется ли он ложным?