Евпраксия

   — Господа, трапеза ещё не завершена, император ещё за столом. И я должен сообщить вам нечто важное.

Случилось короткое замешательство, но все, кроме Гартвига, вернулись к столу. Однако «важного» император ничего не сказал. Выпив кубок вина, он пошептался о чём-то с маркграфом Деди и засмеялся:

   — Так и получается, господа, что я должен вам доказать, что я всё-таки рыцарь. Вы понимаете, о чём я говорю. И верьте: я не посрамлю себя!

Горячий граф Паоло Кинелли крикнул: «Браво, император!» Но прочие вельможи не проявили никак своих чувств. Они торопливо пили вино, закусывали, набивая рты мясом вепря или оленя. Все сознавали, что государь теряет своё достоинство.

В Веронском дворце жизнь потеряла покой. Придворные лишь делали вид, то они едины. На самом деле уже противостояли друг другу два лагеря: те, кто служил императрице Берте, встали на сторону Евпраксии, все прочие, в большинстве своём николаиты, сплотились близ императора. Он ещё надеялся сломить сопротивление Евпраксии, наладить мир, но шёл к этому путём, который был обречён на неудачу. Евпраксия не терпела насилия, а у него не было для неё ласковых слов, нежного обращения. Он считал, что по законам супружества она должна принадлежать ему, даже если пылает к супругу ненавистью. Как-то ночью он вновь вломился в спальню Евпраксии. Но её предупредила камер-дама, и она скрылась из покоя, провела ночь у кастелянши.

Генрих бушевал. Он раскидал постель супруги и кричал, что она ему изменяет, что убежала к любовнику. Хронисты той поры утверждали, что Генрих ревновал Евпраксию к сыну Конраду, что однажды в час «исступлённого издевательства над женой он предложил Конраду войти к ней. И на отказ последнего осквернить ложе отца Генрих стал утверждать, что тот вовсе не его сын, а одного швабского князя». Домысел хронистов остался на их совести, потому как в те годы Конрад пребывал уже во вражде с отцом и находился во Флоренции. Но в том заявлении хронистов есть и доля правды. На другую ночь Генрих пришёл в спальню супруги в сопровождении Деди Саксонского.

   — Вот любуйся, достойный маркграф, её и нынче нет в постели. Но я прихвачу её в час прелюбодейства.

Евпраксия в эти дни и ночи переживала мучительный разлад в себе. Она понимала, что так продолжаться не может. И она не в состоянии куда-то каждую ночь убегать, прятаться. С другой стороны, она боялась над собой насилия, ведь не могла же она каждый раз метать в него молнии, лишать чувств. И она с ужасом думала, что ежели Генрих сломит её, то она понесёт дитя. И приходило отчаяние, она до стенания в душе кричала, что не желает иметь дитя от больного и ненавистного ей человека. И однажды ночью отчаяние привело её к Родиону. Она знала, что Родион её по-прежнему любил, но в силу благородства души скрывал это. И в её сердце ещё не угасла девическая любовь к нему. Войдя в покой, она разбудила его и, когда он пришёл в себя от изумления, попросила у него как милости:

   — Друг мой любезный, выслушай меня и не осуждай. — И она со слезами на глазах рассказала ему о своей боли, о том, что ей грозит и чего она от него просит.

Если бы не слёзы Евпраксии, Родион устоял бы перед соблазном прижать к груди женщину, которую любил с юношеской поры. Но Евпраксия плакала и умоляла его принята её не осуждая, избавить от страха понести дитя от злочинца. И он отважился. «Господи милосердный, прости меня за греховное деяние! Прости!» — и прижал к груди страдалицу. Но осмотрительный воин взял над страстным порывом верх. Он поднялся с ложа и закрыл на засов дверь. Вернувшись к любимой, он вновь прижал её к себе, прикоснулся к губам и утонул в страсти. И, забыв все горести, изгнав из душ какие-либо сомнения и муки совести, они отдались друг другу так, как если бы встретились муж и жена после долгой разлуки. В близости они почувствовали голод неутолённой плоти и никак не могли насытиться. Нет, рядом с собой Родион уже не видел страдалицы, перед ним была возлюбленная, страстная, затейливая, весёлая и сладкая — слаще самой жизни. Уходила Евпраксия под утро. Она крепко поцеловала Родиона и сказала:

   — Спасибо, родимый, будет у нас с тобой своя кровинушка.

Следующую ночь Евпраксия провела у себя. Но Генрих не вломился к ней. И день прошёл мирно. Вечером императрица гуляла с придворными по саду, любовалась с высокого холма городом и рекой Эч, которая протекала через Верону. Вернулась во дворец уже в темноте, поужинала и ушла в свои покои, легла в постель. Но сон не шёл. Она думала о том, что ежели император придёт, то она встретит его так, как он не мог ожидать. Евпраксия помнила о скором повороте в своей судьбе. Ночь, проведённая с Родионом, сверкала над нею неугасимой звездой.

Генрих пришёл в полночь. Он возник без шума и, увидев её в постели, приблизился крадучись. И вовсё было неожиданно для него, когда Евпраксия негромко сказала:

   — Государь, ты не крадись. Я жду тебя.

У него ослабели ноги, но он собрался с духом и одолел последние шаги, сел на ложе.