Шишковский и сам был человеком негромким: вежливый, благостный, великий молитвенник, однако не гнушался и пачкать руки в застенке (притом, что официально пыток в России в то время уже не существовало).
Степан Иванович слыл большим психологом и знатоком человеческих душ. О его хитроумии и ловкости ходили легенды. Одна из них, поведанная в книге начала XIX столетия, с восхищением рассказывает, как Шишковский «расколол» молчавшего на допросах Пугачева. «Г-н Шишковский, начальствующий в Тайной Канцелярии, узнавши от соумышленников Пугачева, что он охотник до чесноку и луку, дал приказ изготовить обед. Когда ж сели за стол, то первое кушанье было подано, холодная солонина с чесноком… По окончании стола, Пугачев встал, и чтоб более изъявить свою признательность г-ну Шишковскому за его к нему снисхождение, он открыл ему все то, примолвив: “За твое угощение чувствительно благодарю, и открою тебе то, чего бы не открыл и тогда, когда бы вся моя жизнь была истощена в пытках”».
Со знатными особами, чем-то провинившимися перед государыней (главным образом из-за длинного языка) Шишковский вел себя еще затейнее, чем с бунтовщиком. Рассказывают, что у него в кабинете имелось какое-то хитрое кресло, которое до половины опускалось под пол, и палач сек виновного (или виновную) плетью, пока Степан Иванович произносил нравоучение. Дворянское достоинство при этом не страдало, поскольку палач не знал, кому принадлежит секомая часть тела, а Шишковский экзекуции вроде бы и не видел.
Но все эти церемонии закончились, когда государыня устрашилась революции. Тут уж Тайная экспедиция развернулась во всю ширь. Система слежки и доносительства была расширена, перлюстрация почты стала нормой. Начались и политические репрессии, причем нового для России типа – не за антиправительственные действия или замыслы, а за «преступления мысли». И делом Радищева, и делом Новикова (о которых будет отдельный разговор) Тайная экспедиция занималась под личным контролем императрицы.
Путь, пройденный Екатериной, можно проиллюстрировать двумя цитатами.
Первая относится к 1760-м годам: «Свобода, душа всего, без тебя все мертво. Я хочу, чтобы повиновались законам, но не рабов. Я хочу общей цели делать счастливыми, но вовсе не своенравия, не чудачества и не тирании, которые с нею несовместимы».
Вторая – к 1790-м: «Столь великая империя, как Россия, погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический, потому что только он один может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний, всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую всему жизнь».
Это классическое обоснование «ордынской» государственной модели. Великая просветительница превратилась в великую ханшу.
Отеческое внушение в кабинете Шишковского.
Фавориты и помощники