Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

«Земледельцы и доднесь между нами рабы; мы в них не познаем сограждан нам равных, забыли в них человека», – печалится автор и, как свойственно настоящему интеллигенту, угрызается собственной виной перед народом. Глядя, как борется на облучке со сном его слуга, Радищев в мысленном диалоге с самим собой предается мучительной рефлексии:

«Какое преступление сделал бедный твой Петрушка, что ты ему воспрещаешь пользоваться усладителем наших бедствий, величайшим даром природы несчастному – сном? …Ведаешь ли, что в первенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, когда Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!

– А кто тебе дал власть над ним?

– Закон.

– Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный!.. – Слезы потекли из глаз моих».

И так далее.

Слезы текут почти на каждой странице этого трогательного сочинения, которое, пожалуй, имело очень мало шансов на успех у публики, но бдительные люди подсунули книжку (тираж 650 экземпляров, выпущена на средства автора) императрице Екатерине – должно быть, вперемежку с известиями из революционного Парижа, – и царица прославила автора. Несколько чудом уцелевших копий передавались из рук в руки как драгоценность.

Все поля «Путешествия» императрица исписала гневными примечаниями. Особенно ее почему-то взбесило, что автор обзывает царский дворец «обиталищем деспотизма», хотя сама Екатерина признавала свой образ правления деспотическим.

Радищева арестовали, посадили в крепость, подвергли допросу по двадцати девяти пунктам, кажется, составленным самой царицей. Александр Николаевич во всем раскаялся, сослался на свое сумасшествие и сумасбродство, но это его не спасло.

Александр Радищев. В. Гаврилов

Книгу сожгли, автора осудили на смертную казнь. «В намерении сей книги на каждом листе видно: сочинитель оной наполнен и заражен французским заблуждением, ищет и выискивает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа к негодованию противу начальника и начальства», – так оправдывала Екатерина жестокость, а секретарю сказала, что Радищев бунтовщик хуже Пугачева. Александра Николаевича не казнили, но отправили в Сибирь, где он, как и Новиков, отчасти повредился в рассудке. Десять лет спустя, уже помилованный новой властью и вернувшийся в столицу, однажды он испугается, что его снова арестуют, – и в припадке паники перережет себе горло бритвой. У интеллигентов психика хрупкая.

Нужно признать, что умная женщина Екатерина в своих опасениях была права. Слабый Радищев для самодержавия действительно был страшнее грозного Пугачева. Потому что Пугачеву можно отрубить голову, и от него ничего не останется, а раз высказанная идея – если она востребована жизнью – будет набирать силу, и с этим уже ничего не поделаешь.

Дела внешние

Старые и новые проблемы

Во внешней политике Екатерина унаследовала от своих предшественников две большие проблемы и одну не очень большую. Все они были обусловлены новым, имперским статусом России.

Во-первых, интересы растущей державы требовали выхода к Черному морю и средиземноморским рынкам, а это означало неминуемый конфликт с Турцией.

Во-вторых, усугубляющийся кризис Речи Посполитой вызывал соблазн расшириться за счет западнославянских земель.

«Не очень большой» проблемой являлась шведская, сопряженная не с новой экспансией, а с сохранением итогов предыдущей. Северный сосед, одолеваемый внутренними раздорами, все не мог смириться с потерей балтийских владений. При Анне эти реваншистские настроения уже привели к одной войне, и опасность сохранялась.

Все эти узлы, один за другим, Екатерина развяжет или разрубит силой оружия. Главные действия российской внешней политики этой эпохи будут военными.

Если же говорить о «мирной» дипломатии великой императрицы, то она велась гораздо менее удачно. Виновата тут была сама Екатерина.