Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц

Вокруг дворца уже выстроились преображенцы, приведенные их командиром Талызиным. Он и Зубовы кричали: «Да здравствует император Александр!». Солдаты, ничего не понимая, молчали. Прибыли и семеновцы. Нужно было скорее предъявить гвардейцам нового государя, но великий князь, потрясенный ужасным известием о смерти отца, рыдал и отказывался. Тогда Пален сурово приказал ему, очевидно, готовясь к роли будущего правителя державы: «Довольно ребячиться, государь. Ступайте царствовать и покажитесь гвардии!».

Александр Павлович послушался: перестал ребячиться, показался гвардии и стал царствовать, но ни этого оскорбления, ни цареубийства Палену он не простит. На всякого мудреца довольно простоты. Великий манипулятор ошибся в молодом цесаревиче, который при всей мягкости отнюдь не был бесхарактерен.

Петербургское дворянство встретило весть о гибели «тирана» ликованием. Из свидетельств современников создается впечатление, что столица праздновала расставание с прежним веком и приход нового – даже соответствующим образом переоделась: «Немедленно же появились прически à la Titus [то есть короткие и без пудры], исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы». Мужчины поголовно принялись отращивать запрещенные ранее бакенбарды, без которых александровское поколение теперь не представить.

Со смертью Павла Первого восемнадцатый век в России действительно закончился.

Дела внутренние

Консервативный реформатор

Если не относиться к Павлу как к вздорному «дегенерату второй степени» (вздорным он был, дегенератом – отнюдь), в поступках и указах царя, даже самых странных, прослеживается ясная логика. В своей стратегии император был очень последователен.

Неизбежность деспотизма в российских реалиях – тезис, к которому Екатерина пришла не сразу и, в общем, против своей воли, – представлялся Павлу непреложной истиной, основой стабильности и порядка. Еще наследником, за несколько лет до прихода к власти, он составил меморандум, в котором изложил свои взгляды на государство. Там, в частности, говорилось: «Общество не может существовать, если воля каждого не будет направлена к общей цели», а поскольку чем обширнее страна, тем труднее концентрировать эту волю, самое главное – «препоручение исполнения одному», то есть самодержцу; «нет лутчего образа, как самодержавный, ибо соединяет в себе силу законов и скорость власти одного».

Иначе говоря, Павла можно считать адептом классической «ордынской» модели. В этом смысле он являлся несколько карикатурной копией Петра Первого, который тоже желал восстановить жесткую «вертикальность» высшей власти после некоторого ее ослабления в семнадцатом веке.

Сутью павловских реформ – если их можно так назвать – было возвращение во вчерашний день, стремление не пускать Россию в девятнадцатый век, а удержать в восемнадцатом.

Екатерине с ее конъюнктурным умом, не очень дальним, но здравым, стало ясно, что в быстро развивающемся мире примитивно-вертикальная империя, управляемая непосредственно из «ханской ставки», в ручном режиме, существовать уже не может. Поэтому императрица превратила высшее сословие из рабов в соправителей, предоставив дворянам всевозможные личные права. Это безусловно подтачивало один из столпов «ордынской» системы, допускавшей наличие прав только у одного человека – государя.

Павел резонно видел в этом угрозу для самодержавия. В конце концов идея личных прав и напрямую связанное с нею требование свобод распространится от дворян на более широкие слои населения и приведет монархию к краху. Но рецепт, которым новый царь рассчитывал уберечься от этой опасности, был совершенно негоден – как по внешним обстоятельствам, так и по внутренним.

Единоличное тоталитарное управление в духе Петра Великого, еще кое-как возможное в начале столетия, к его концу, в разгар индустриальной революции и усложнения социальных структур, превратилось в совершенный анахронизм. Оно парализовало государственный механизм, не давало развиваться промышленнности, торговле, культуре. Да и высшее сословие, вкусив сладость обретенных прав и привилегий, не желало их лишиться. В стране с традицией дворцовых переворотов гвардейские «янычары» рано или поздно свергли бы властного, но неосторожного владыку и без хитроумного курляндца Палена.

В чем же состояла идея, при помощи которой Павел рассчитывал укрепить монархию?

Она была проста: заменить дворянскую власть иной инфраструктурой – чиновничьей. Никаких привилегированных сословий не нужно, все должны быть равны перед государем. Продвижение по службе и место в иерархии должно определяться исполнительностью, а не происхождением. Как ни странно это звучит, но Павел был не меньшим сторонником всеобщего равенства, чем ненавидимые им французские революционеры, – на это обратил внимание еще Ключевский. Этому же историку принадлежит очень меткое уточнение: равенство предполагалось не в правах, а во всеобщем бесправии.