Евреи государства Российского. XV – начало XX вв.

Наши будни – пустыни осенних полей,
Наши праздники – тощая нива,
Где, сожженные зноем лучей,
Досыхают колосья тоскливо.

Все чаще звучит мотив тоски и безнадежности. Нива ассоциируется уже не с «подъемом бодрого и свежего зерна», а с душащими ее терниями:

Но день идет за днем, – и гуще, и темней
Бурьяны жесткие и жгучая крапива
Со всех сторон ползут и стелются по ней.

И хотя поэт еще называет поля «родными», надежда навсегда покидает его:

О, не пой, не пой, как прежде,
В дни весны, в родных полях,
О немеркнущей надежде,
О невянущих цветах.

Песни поэта «на светлом просторе полей» исполнены горечи:

Ни зари, ни пути,
Ни луча впереди…
О, зачем отравили вы песни мои!

И вот в воображении Фруга рождается новая метафора, и степная ширь уподобляется вековой печали поэта:

Уноси мою душу в ту синюю даль,
Где степь золотая легла на просторе —
Широка, как моя роковая печаль,
Как мое безысходное горе.

Еще шаг – и родина видится ему «унылым гнездом», где

…каждый уголок на радостный привет
Простонет: «Уходи! Тебе здесь места нет!

Он чувствует себя теперь как «бездомный парий» в «бесприветной, убогой отчизне моей», и то, что раньше возбуждало в нем щемящее чувство родного очага, отзывается чужим холодным блеском. И теперь к степям Новороссии, где он родился и вырос, обращены его слова – «блеск чужой природы». Дальше – больше. Он приходит к тому, что полностью отстраняется от судьбы страны:

Россия – родина моя,
Но мне чужда страна родная,
Как чужеземные края:
Как враг лихой, как прокаженный,
От них запретом огражденный,
Я не видал дубрав и гор,
Ее полей, ее озер…

Не сыном России ощущает он себя, а жалким ее пасынком:

В семье рабов у мачехи-отчизны
Я вырос бесприютным сиротой.

Он пояснит: «Везде и повсюду куда ни уйдешь ты, вечный скиталец, ты принесешь с собою непобедимое, неотвратимое сознание своего круглого сиротства и одиночества, своей беззащитности и безутешности, своей горькой, постылой доли!»

«Мачеха-отчизна» – горькие, беспощадные слова. И, похоже, понимая это, Фруг просит прощения у отторгнувшей его родины:

Не осуждай меня за слово укоризны,
Что вырвется из уст моих порой…
Пойми, пойми тогда, как я скорблю глубоко, —
Мучительной тоске излиться дай
И за слова невольного упрека
Не осуждай, не осуждай…

В одном стихотворении (оно так и называется «Любовь к родине») Фруг словно подслушал «беседу двух старых рабов под сенью цветущей маслины». Они говорили о «родном уголке», который сердцу всего милее, хотя здесь, в неволе, им и живется вольготно, и труд не в тягость. О чем же тоскуют старцы? Откуда они родом? Ответ: «Мы выросли оба в Долине Могил, вблизи Пустыря Прокаженных». Старцы из Долины Могил наверняка хлебнули там горя и лиха, но любить ее от этого не перестали.