Евреи государства Российского. XV – начало XX вв.

А вот выпускница университета Белла Григорьевна Грогсгоф – антипод Беленького, она дает частные уроки, готовит учеников к поступлению в гимназию. Но ее семью, как и семьи сотен иудеев, высылают из Москвы, хотя родители «живут здесь чуть ли не двадцать лет, и вдруг оказывается, что они не имеют права тут жить и должны уехать на родину, а они и забыли давно, где их родина». Белле с ее обостренным чувством национального достоинства стыдно и унизительно просить о том, что должно принадлежать ей по праву. «Ведь одна моя просьба – позор, – с горечью говорит она. – Что я сделала? Кому мешаю? В чем мое преступление?» Так и слышится здесь голос Тевье-молочника, любимого героя Шолом-Алейхема, выдворяемого властями из родного дома: «Стены голые, и кажется, будто они слезами плачут. На полу – узлы, узлы, узлы! На припечке кочка сидит, как сирота, печальная, бедняжка, – меня даже за сердце взяло, слезы на глаза навернулись… Вырос тут, маялся всю жизнь и вдруг, пожалуйте, изыди! Говорите что хотите, но это очень больно!»

Влиятельный юрист Юрий Павлович, к заступничеству коего прибегает Белла Грогсгоф, предлагает ей отказаться от своих принципов. Диалог этого циничного «законника» и образованной еврейки воссоздан писательницей мастерски, с блеском и присущей только ей тонкой и уничтожающей иронией.

«– Мне неизвестны виды высшей администрации, – мягко заметил [он], – но вы меня извините за откровенность, милая барышня, у евреев действительно много несимпатичных черт. Я вполне уверен, что вы составляете блестящее исключение из этого, увы! – печального правила.

– О, пожалуйста, без исключений, – прервала его Белла (смуглое личико с правильными чертами лица дышало неизмеримым презрением). – Это слишком жестоко. Евреи несимпатичны… Трудно допустить такой приговор над целым народом!

И Юрий Павлович дает Белле «добрый совет»:

– Берите меня в крестные отцы и дело с концом!

– Да, это действительно очень просто, – с улыбкой промолвила девушка.

– Разумеется, совершенно не из чего создавать трагедию. И Бог у всех один, – примирительно подтвердил Юрий Павлович.

– Если так, то за что же нас преследуют?

– Платье ваше, милая барышня, устарело. Не нравится оно никому. Такая уж мода в воздухе. Прежде дамы носили узкие рукава, а теперь пошли широкие…

– Римлянам тоже не нравилось христианское платье, – возразила Белла, – однако христиане умирали за это платье на кострах, виселицах и в пасти диких зверей.

– Так ведь это когда было! – воскликнул Юрий Павлович и засмеялся. – С тех пор люди поумнели. Смею вас заверить, дитя мое, что немного найдется в наши дни любителей приять венец мученический. Есть, конечно, несчастные, которые и теперь заживо себя в стены замуравливают. Но их называют изуверами, а не героями и судят в окружном суде. Так хотите, барышня, [креститься]? А уж как я буду гордиться такой прелестной духовной дочкой.

Белла отрицательно покачала головой и встала.

– Мы говорим на разных языках, – промолвила она».

В драме Хин «из эпохи освободительного движения» – «Ледоход» (М.: Тип. Е. Д. Мягкова, 1906), подвергшейся цензурным гонениям (значительная часть тиража была конфискована), выведен тип еврея-народника и интернационалиста – Павла Львовича Брауна. Хин характеризует его как «одного из лучших людей», который «юношей вступил в армию борцов за российскую свободу». На стенах его скромной комнатки висит копия репинских «Бурлаков на Волге» и портреты Лассаля и Чернышевского. Пятнадцатилетним подростком он пережил еврейский погром и видел, «как одни голодные люди в слепой ярости убивают других голодных людей». Такие испытания «слабых гнут в дугу, сильных же превращают в героев». Браун принадлежит к сильным. Его одушевляет борьба за счастье всех угнетенных, без различия рода и племени. «А рабочих и мужиков не бьют, не топчут ногами… от колыбели до могилы? Что наши страдания по сравнению с их страданиями? – риторически вопрошает он. – Я убежден, что мы стоим на грани истории… Мы увидим свободу… Что-то переменилось в русской жизни. Это чувствуют все. Старое умерло. Мороз как будто еще злее, но это перед ледоходом!» Многие преклоняются перед бескорыстием и самоотверженностью этого народного заступника. Знаменательно, что один из персонажей пьесы, влиятельный сановник Иван Бутюгин, по его словам, к Брауну «в крестные отцы набивался», а тот на такое «выгодное» предложение только рассмеялся ему в лицо. Впрочем, как и в самой российской жизни, есть в драме «Ледоход» субъекты, которые, подобно солдафону-реакционеру Афромееву талдычат: все, что от евреев, есть погибель. А на замечание собеседника, что, мол, Иисус Христос тоже был евреем, парирует: «Это не оправдание для его врагов…»