Евреи и Европа

К теме социальности примыкает тема истории, унаследованная от классического марксизма, хоть и преломленная и измененная почти до неузнаваемости в работах Беньямина. Он соглашается с Марксом в отношении необходимости исторического понимания социальных явлений, но история, о которой он говорит, — это уже не история в классическом марксистском понимании, с ее объективностью исторического процесса, неизбежно выносящего человечество к светлому будущему. У Беньямина подобной неизбежности нет и, следовательно, нет имманентного, хотя и ретроактивного, оправдания истории. История, о которой он пишет в своих «Тезисах», является историей «варварства»: насилия, рабства и жестокости. В еще большей степени историей варварства является история, дошедшая до нас. История как историческое повествование создается победителями. Следовательно, это повествование является легализацией власти, стиранием из времени голосов проигравших — как в национальном, так и в классовом смысле. Вернуть эти голоса в пространство памяти, разрушить господство победителей над прошлым и, таким образом, возможно, освободить и настоящее — это, согласно Беньямину, одна из основных задач «исторического материалиста». Франкфуртцы в своих работах вернутся к той же идее. По их мнению, одна из главных задач интеллектуалов в современном мире — сохранение прошлого от забвения, защита истинности бывшего от манипуляций власти.

Еще одним человеком, оказавшим значительное влияние на становление Франкфуртской школы на раннем этапе ее развития, стал марксистский философ из Венгрии Дьердь Лукач. Бывший в те времена неортодоксальным марксистом, Лукач впоследствии раскается в заблуждениях мятежной юности, переберется в Советский Союз, затем станет министром культуры в послевоенной Венгрии и, наконец, сделав еще один крутой поворот, превратится в одного из активных деятелей в правительстве Имре Надя. Влияние Лукача на франкфуртцев касалось в основном одного вопроса: возможности достижения той степени интеллектуальной свободы, которая бы позволила занять критическую позицию по отношению к истории и окружающему обществу. Решение этого вопроса Беньямином в религиозных терминах, о котором шла речь в предыдущей главе, было очевидно неприемлемым для совершенно светской философии Франкфуртской школы, поэтому единственным возможным решением этой проблемы, при признании экзистенциальной несвободы человека и его зависимости от своего класса, была традиционная марксистская позиция. Согласно этой позиции, классовые интересы пролетариата являются более чем просто классовыми интересами (сравнимыми с интересами буржуазии или крестьянства), поскольку для их достижения (освобождения пролетариата) пролетариат должен добиться уничтожения всех классов, включая себя самого как класса, и, таким образом, создать бесклассовое общество. Следовательно, историк, встающий на позицию классового сознания пролетариата, занимает одновременно «внешнюю» критическую позицию по отношению к истории как таковой.

Лукач был первым марксистом, обратившим внимание на проблематичность этого решения в условиях, сложившихся в Европе после Первой мировой войны. Европейский пролетариат все меньше поддерживал леворадикальные партии и все больше — различные националистические движения. В своей книге «История и классовое сознание» Лукач указал на растущий разрыв между объективными классовыми интересами и субъективным (эмпирическим) классовым сознанием пролетариата. Последнее, пользуясь терминологией Энгельса, может быть названо «ложным сознанием» — иначе говоря, сознанием, не отвечающим его реальным интересам. Согласно Лукачу, преодоление этого разрыва может быть достигнуто только с помощью Революционной Партии, чья идеология должна быть основана на классовом положении пролетариата; эта партия и принесет последнему аутентичное «классовое сознание» и адекватное осознание его реальных нужд. Подобная практика уже существовала на территории Советской России, где благодаря совместным усилиям чекистов и комиссаров рабочие и крестьяне были вынуждены выбирать между признанием своих подлинных классовых интересов и прощанием с какими бы то ни было интересами, как классовыми, так и личными. Вполне возможно, что именно существование этой практики помешало франкфуртцам принять рецепт Лукача; поставленный им вопрос остается открытым. В то же время осмысление разрыва между социальной реальностью и общественным сознанием становится одной из основных задач франкфуртской философии. Это осмысление, в свою очередь, приведет к необходимости признания автономности идеологии, заставит изучать ее сущность и источник ее силы и, наконец, с особой остротой поставит вопрос о самой возможности критической позиции по отношению к истории.