Евреи при Брежневе

Но самой нашей большой победой были - издания Федора Абрамова, Василия Белова и Бориса Можаева в неурезанном виде. Я горжусь, что через меня прошло первое издание «Пряслиных» Федора Абрамова. До этого цензура никак не давала издать Абрамова концентрированно - отдельной большой книгой, и можно понять почему: такая сразу сложилась щемящая картина русской муки, такая за деревню нашу русская боль! Что я пробил через «инстанции» эпические романы «Мужики и бабы» Бориса Можаева и «Кануны» Василия Белова, с очень честным, полным слез взглядом на трагедию крестьянства при коллективизации. И скажу больше - на всю трагедию советской власти. «Кануны» - это самый откровенный и глубокий анализ катастрофы Великой России, я не читал лучше книги.

Я держал в руках красивые тома Абрамова, Белова, Можаева - и хотелось жить, и я поверил, что не зря перешел в «Современник». Русские что-то могут! Мы поехали с главным редактором Сорокиным и большой русской компанией с тамадой Иваном Шевцовым (как же без него! раз «они» его «антисемитом» объявили, мы ему громадный роман «пробили»), крепко напились в старом русском купеческом ресторане «Балчуг» - там еще мои предки Прохоровы пили! - на Софийской набережной напротив Кремля. «Я никого не боюсь, у меня гебешный генерал в замах!» - витийствовал, целуя меня, Сорокин. Я никогда не был «гебешным генералом». Когда предлагали оформить погоны, всегда наотрез отказывался. Не то чтобы брезговал, пугался дурного общественного мнения. Мне просто хотелось оставаться в номенклатуре ЦК, в номенклатуре каких-никаких, но русских Суслова, Черненко, Брежнева - не Андропова-Файнштейна.

Мы в «Балчуге» долго пели «отмстим неразумным хазарам!» а когда вышли из ресторана на улицу, нам всем было видение: златоглавый Кремль вдруг оторвался от земли и повис на белом облаке, как град Китеж.

Несколько минут длилось это видение. Мы все попадали на колени -крестились. Мы верили: с нами, русскими, Бог!

Насколько уверенно мы себя в «Современнике» чувствовали, можно судить по тому, что мы дерзко занялись - взялись даже... за ревизию официальной трактовки ленинского наследия. Ленинское наследие тогда было, как «Отче наш» перед едой. Когда нужно было что-то сказать, о чем говорить вслух запрещалось - пользовались, как отмычкой, «ленинским наследием». С.Н. Семанов, когда решился сделать в «Русском клубе» доклад о русофобии троцкистов, назвал доклад «Борьба В.И. Ленина против троцкизма в области истории и культуры». И - проскочило! Лениным неистово клялись и тот, и наш лагерь. Сталин возвращал партию к ленинскому наследию после троцкистско-бухаринских ревизий. Хрущев сваливал Сталина, якобы «возвращаясь к ленинскому наследию». Брежнев уже от «ревизиониста» Хрущева, «вернулся к ленинскому наследию». Горбачев уже из «брежневского застоя» обещал вернулся к «ленинскому наследию». Вот мы к юбилею Ленина и решили ни много, ни мало, а насколько предельно возможно «русифицировать» его. Положить русским на стол такой «ленинский талмуд» - только листай и подбирай нужные цитаты для оправдания русского направления.

До сих пор трактовку ленинского наследия евреи всегда крепко держали в своих руках. Целый Институт марксизма-ленинизма, громадный «Политиздат» - и везде сплошь они. Присосались! Мы не то, чтобы решили оттеснить пиявок. Но еще энергичнее - мы решили попытаться влить в ленинское наследие свежую кровь. Каждый политик ведь говорит и действует в зависимости от ситуации. А уж Ленин-то всегда вертелся, как уж на сковородке. Поэтому вычленить сквозную линию можно из него было и «ту», и «эту». Где умно забыть про его русофобские высказывания, а где-то вспомнить нечто похожее на русскую национальную гордость. Опыт манипулирования цитатами мы накопили большой, хорошо знали, откуда что можно, нам нужное, взять. И вот, пользуясь связями, мы решили отнять у «Политиздата» и самим издать официальный сборник «Ленин о литературе». Я привлек к работе видного деятеля Академии общественных наук при ЦК КПСС, одно время даже ее ректора, Василия Васильевича Новикова, с дочкой которого мы семьями дружили еще со ВГИКа и который мне настолько доверял, что отводил со мной душу, честя «их» почем зря.