Еврей в России больше, чем еврей, и больше он, чем русский

А вообще-то, Женя понимал, что, как и 10 основных библейских заповедей, почти все религиозные ритуалы христиан были взяты из иудаизма. Иначе и быть не могло – ведь Иисус, на самом деле, был правоверным, в нынешнем понимании даже «ортодоксальным» иудеем, который строго следовал религиозным предписаниям, отмечал все еврейские праздники.

И каждый новообращенец из первого поколения язычников, принявших крещение, мог бы повторить слова современной бардовской песенки «Я не еврей по Аврааму, но я еврей через Христа».

Большинство христианских праздников, на самом деле, иудейские – они заимствованы у евреев, переименованы и приписаны к другим событиям. Например, в картине «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, нельзя не увидеть изображение еврейского традиционного пасхального Седера, ставшего по евангельской легенде последней пирушкой для Иисуса. Даже другого названия православные не сподобились придумать. Один лишь лозунг-восклицание, который утверждает, что «Христос воскрес! Воистину воскрес!» и который призван уговаривать сомневающихся поверить небылице возвращения бого-человека Иисуса с неба на землю.

Когда же Женя указывал своим оцерковленным знакомым на очень заметную малость Евангелия по сравнению с Торой, те обычно пытались объяснить это тем, что последняя охватывает тысячелетнюю историю Земли и людей, а не жизнь одного 33-летнего человека. Может быть, с этим и не надо было бы спорить.

Виделась Жене и еще одна важная заковыка – неоднозначность, даже некая таинственность и мистичность текста Пятикнижия невольно наводила на мысль о его возможной божественности.

Хотя, женино атеистической сознание, взращенное сугубо прямоточным упертым материализмом, отказывалось это принимать. Ему, агностиком воспитанному, трудно давалась вера в то, что Тора была когда-то на горе Синай передана Моисею Богом, а не написана рукой человека.

Подавляющее меньшинство

Как же можно было принять историчность чудес в жизнеописании Иисуса? В Новом Завете, в отличие от Торы, Жене явственно слышался голос конкретного автора, сочинителя мифов, сказок, легенд. Причем, фантазия каждого из четырех евангелистов довольно противоречиво, путано и не всегда одинаково плела сюжеты похождений бого-человека.

Впрочем, никаким особенно святым Христос и не выглядел, а провозглашая себя «царем иудейским», напоминал какого-нибудь пациента психиатрической больницы, утверждавшего, что он император Наполеон или Александр Македонский. И тоже в противовес иудейскому абстрактному Богу («не сотвори себе кумира»), он уподоблялся языческому греко-римскому Зевсу-Юпитеру, а, может быть, всего лишь Гераклу-Геркулесу.

И вообще, многое в евангельских «откровениях» представлялось Жене скорее странным, чем убедительным.

– Ну, какая, например, была логика в жестоком убийстве сына божьего, если тот мог запросто уйти от своих палачей, а он нарочно и демонстративно лез на рожон? Это ведь выглядело просто, как самоубийство, – спрашивал Женя знатоков христианского учения.

– Как же, как же, разве, знакомясь с Писанием, ты не понял, что Христос специально принял муки за людей? – отвечали начитанные святоши. – То ведь была очистительная жертва, которую Он принес во искупление вины погрязших в разврате грешников.

– Ничего он не очистил и не искупил, – продолжал Женя свои возражения. – Что его жертва кому-то дала? Люди как грешили, так и продолжают грешить. Глупость какая-то. И потом, что за чушь это «воскрешение» Христа? Если его уже однажды видели живым, то куда он делся, где теперь живет, в каком городе, на какой улице, в каком доме?

– Нельзя так примитивно, так приземленно мыслить, – богословствовали богославы. – Он вознесся снова на небо, а на земле живет в каждом из нас в качестве «святого духа».

И в попытке выкрутиться из переплетений не сходящихся друг с другом противоречий они не могли найти ничего более нового, чем вернуться к своим религиозным истокам ожидания Мессии и предложить верить в некое «второе пришествие». Зачем же тогда был весь тот сыр-бор? Иудаизм и так, без всякого христианства, обещал будущее Пришествие.

Однако все-таки главное, рассуждал Женя, не какие-то отвлеченные теории, идеи, идеологии, а практика их применения в жизни. Но именно она-то и была у христианства весьма далека от той морали, которую сама же проповедовала.

Хотя это и не могло особенно удивлять. Вся история человечества свидетельствовала – любое вероучение, особенно на раннем этапе своего развития, когда ему надо завоевать (отвоевать) свое место под солнцем, входит в раж, становится безжалостным, жестоким, не терпящим никакой конкуренции и противодействия.