Евреи в русской армии: 1827—1914.

Мы уже говорили, что с появлением еврейской прессы участие общины в жизни солдат приобрело общественно-политический характер. Неписаный закон приглашать на праздники отдельных солдат и целые их группы к семейному столу дополнился обязательным — и неписаным — продолжением. Казенный раввин из Боркова, сообщала русско-еврейская пресса, организовал пасхальный седер для ста еврейских солдат^{595}. Сходным образом общины Кореца, Поневежа, Орши и других городов черты оседлости и Царства Польского с помощью духовных и казенных раввинов проводили праздничные обеды для еврейских солдат в честь инаугурации Александра II^{596}. Пожалуй, действительно постоянная помощь была негромкой: мы только через сто лет узнали от мемуаристов, что авторитетнейший Хафец Хаим регулярно приглашал еврейских солдат Лидского гарнизона к себе на шаббат, когда те по дороге на летние сборы проходили через Радом^{597}.

Общинная забота о еврейских военнослужащих — в особенности об их пище — претерпела существенные изменения по сравнению с николаевской эпохой. О солдатах вспоминали по большим праздникам и забывали в будни. Отношение это стало повсеместным — не зря Хафец Хаим, возмущенный общинным небрежением к еврейским солдатам, отправился из Радома в Кенигсберг (где не было русской цензуры) и опубликовал там воззвание к евреям Российской империи, требуя немедленно организовать кошерные кухни для еврейских солдат^{598}.

Не следует рассматривать еврейского солдата как жертву армейского произвола, вынужденного под давлением всевозможных подзаконных распоряжений нарушать традицию и питаться некошерной едой. Еврейский солдат отвык в армии от кошерного стола по разным причинам, среди них — безразличие еврейской общины, экономический кризис и, бесспорно, отношение самих солдат. В Ломже, например, проживало около пяти тысяч евреев, для которых, вероятно, не составляло труда накормить тридцать шесть еврейских солдат местного гарнизона. Тем не менее, когда эти тридцать шесть обратились к местному раввину с просьбой распределить их по семьям (на манер ешиботников, пользующихся привилегией эссн тог), чтобы снять с них необходимость есть запрещенную для еврея пищу, местный раввин, если верить автору статьи об этом событии, отпарировал: «А по мне хоть трефное ешьте», — предложив им грубейшим образом нарушить еврейский закон^{599}. В некоторых местах отдельный стол для солдат из евреев финансировался из добровольных пожертвований. Эти пожертвования в сумме давали на каждого солдата минимальное, если не ничтожное, финансовое обеспечение под продукты. В Минске, например, общинные пожертвования давали две с половиной копейки дневного рациона на одного солдата. Это означало, что солдат мог рассчитывать на причитающиеся ему в особом еврейском котле 23 грамма бараньего жира (самого доступного из возможных), причем о мясе говорить не приходилось^{600}. Перед солдатом стоял болезненный выбор: либо ежедневно, в течение всего периода службы, мучиться от голода, либо питаться со всеми из ротного котла. Неудивительно, что еврейские солдаты — за некоторыми незначительными исключениями — предпочли некошерный суп с мясом из ротного котла перспективе полуголодного существования. Тяжелейший экономический кризис, которому сопутствовала резкая пауперизация черты оседлости, особенно ее северо-западных областей, привел, кроме всего прочего, к тому, что община оказалась физически неспособна обеспечить солдатам сносное существование в армии. При этих обстоятельствах ни Хафец Хаим, ни какой другой общинный или религиозный авторитет не могли приостановить ослабление и постепенное отмирание традиционных норм поведения еврейских солдат, особенно в последние годы XIX столетия.

Линия поведения еврейского солдата