Еврейские литературные сказки

И когда повелитель увидел это, и когда он один раз и много раз выстрелил, а толку от выстрелов не было, и облака уже ослабели, и их грозовая плотность стала рассеиваться, и силы вот-вот могли их оставить, и повелитель мог оказаться без войска и помощи, — собрал он последние силы и зная, что надо отступать и что постигла его неудача, отвел глаза от окошка и от птицы и на скалу, на ее камни посмотрел, и, выждав немного, и оставив только дождь литься, застыл на минуту, словно совсем ослабел, но это был умысел, чтоб дело его посчитали проигранным и на продолжение боя не рассчитывали, и чтоб мог он тогда последним усилием скалу и камни взорвать…

И птица это поняла, потому что давно знала его, и все его повадки, и все его военные хитрости, и поэтому птица окликнула меня из гущи перьев своих и крикнула: скорей, чтобы я не терял ни мгновения, скорей, чтобы я бежал и тотчас, чтобы я отца, скорей, чтобы я хозяина замка разбудил…

И я побежал, и на другую сторону замка прибежал, и бросился к двери господина и к его ставням, и юными своими руками в великом страхе стал в дверь и ставни стучать и колотить, и вот, чего ни громы, ни молнии не смогли сделать, а не смогли они господина от его сна пробудить, того достиг я своими слабыми руками: господин вскоре вышел…

Прошло всего мгновение, а он был уже одет как на охоту, и свистнул он, и вот уже войско его готово; и поднялся господин в облака, и отогнал повелителя с его пылающим облаком, и стало оно где-то в стороне, а против замка его не видать.

И потом повелитель последним усилием в последний раз обрушил свой последний и сильнейший удар, но уже не достиг этот удар своей цели и не попал в скалу, а немного дальше за ней обрушился, и силы повелителя истощились, и стал он беспомощно отступать к тому краю неба, откуда явился.

И господин бросился в погоню и вскоре разогнал мелких сообщников повелителя, а потом пустился за ним самим, и нагнал его господин, и бросился прямо к его пылающему облаку и внутрь облака, и с силой ухватил повелителя за волосы и за бороду, и оба они еще долго таскали там друг друга за волосы и за бороду…

И опасность миновала, и господин вернулся домой после поединка, и окошко уберегли от ночи и нападения, и птица, уставшая от битвы, еще сидела на подоконнике; и когда всё успокоилось и от повелителя и его облаков не осталось и следа, и небо расчистилось, и господин вернулся в замок и лег на свое ложе, и войско его разошлось, — тогда птица отряхнула с себя влагу и вернулась на дерево, и тогда, увидев меня, повернулась ко мне и велела мне идти спать:

— Ступай, — сказала она мне, — опасность миновала, нынешней ночью уже нечего бояться, довольно волос потерял повелитель облаков из своей бороды, и на время он оставит нас в покое, и на время придется ему отказаться от нападений. Ступай…

И я вернулся в стойло, и нашел ворота приотворенными, и, войдя в темноте в стойло, я нечаянно натолкнулся на рога оленя и нарушил его сон, но олень не обиделся и не рассердился, но тихонько, слегка подвинувшись, приготовил мне на сене и на соломе место подле себя, чтобы мне лечь: ложись…

И я улегся рядом, улегся оленю под бок, тихо и подле него, и проспал ночь, а рано утром нас разбудил слуга, и олень получил свой завтрак, а я — свой, а потом слуга указал мне на спину оленя, и я взобрался на него.

И когда мы оказались в долине, сказал мне олень:

— Зеленый, сегодня ночью ты видел, как напал на нас повелитель облаков, и как ему ничего не удалось сделать, и как все его силы мы обратили в ничто; не исчерпаны, однако, его силы, и есть у него одна тайная сила, самая, быть может, мощная… И так, как выстояла против явных сил сестра моя птица, должны мы выстоять против тайной; наш противник — мох со своим войском, с мохвами… Удивляешься? На первый взгляд, есть чему удивиться. Когда говорят «мох — противник», это смешно, но, по правде говоря, это серьезно, и относиться к этому нужно серьезно:

Приходит мох втихомолку, мох — наемник облаков, поскольку он у них на содержании: что льют на него, тем он и питается, а служить — служит верно, и за облака пойдет в огонь и воду…

Приходит он, как сказано, втихомолку, иногда к подножью скалы, а иногда чуть повыше забирается, и выражение лица у него благочестивое, и нужно ему всего ничего, и просит он всего-навсего к скале прилепиться, потому как он слаб и не может сам на ногах держаться… И скала не отказывает, ну что же сделает мох скале, и места на ней довольно, и что на него смотреть, и что вообще ей этот мох…

А мох — скромник, и он держится сперва у ног скалы, у самых ногтей, и что ни день, то мох скромней, и потихоньку скала привыкает к нему, и позволяет она ему день дневать и ночь ночевать, а скала огромная, а скала кроткая в своей огромности, а скала мощная и в мощи своей глуповатая… И мох льстит ей и тешит ее мощь, и время от времени, когда скала не может уснуть, рассказывает ей перед сном сказки — и так вот заморочивает он ее, и так вот прилепляется к ней, и потом его уже не прогнать, пока не влезет он скале на голову…