Еврейские литературные сказки

Вернемся, однако, к нашей истории.

Местечком и окрестными деревнями владел помещик, злодей из злодеев, настоящий пес в польских усах. Крестьян своих он сек до крови за самую малую малость, а евреев просто ненавидел лютой ненавистью.

Помещик этот был вдовцом. Поговаривали, будто он отравил жену, хворую, набожную помещицу, потому как терпеть не мог запах ладана, которым она наполняла все покои; иконы, которые она понаставила во всех углах; частые посты, которыми она себя морила, и ее худобу из-за этих постов.

— Мне в постели нужна жена, — сказал как-то раз этот помещик своему приятелю. — Слыхано ли: всю жизнь проспать бок о бок с «Молитвой»!

Но «Молитва — кожа да кости», помещица то есть, продолжала свое: ставила свечки в костеле, морила себя постами и тощала день ото дня. Эта тень с золотым крестиком между чахлых грудей бродила по дворцу, шептала молитвы и не желала прислушиваться к дурному побуждению своего мужа-помещика.

Однако дурное побуждение, существо нахальное, само позаботилось о помещике. Кривыми стежками-дорожками привело оно своего хозяина, помещика то есть, к пенистому роднику в лесной чаще, и у этого родника помещик встретил красавицу Магду Валцинскую, хозяйку соседнего имения, которая как раз прогуливалась в одиночестве.

Она была прекрасна и соблазнительна как Мария Магдалина до раскаяния. И когда наш помещик увидел ее, он чуть с ума не сошел, а когда сравнил ее со своей «Молитвой» с ее пергаментным личиком, понял, какой он дурак, и впервые в жизни назвал себя вслух «старым ослом»!

За этой встречей последовала вторая, третья, все тайком, в лесу у родника, так, чтобы «Молитва» не прознала.

А «Молитва» ничего и не знала. Как монашка, бродила она среди своих икон. При свете лампадок, которые денно и нощно теплились перед святыми образами, она сама казалась ходячей иконой.

А в лесу тем временем пели птицы, шелестели деревья, и ветер, известный озорник, выкидывал разные фортели, пугая зайцев и лисиц:

— Помещик идет!

Помещик и вправду шел. Но уже без своих собак и без ружья. Он сгорал от желания увидеть прекрасную Марию Магдалину, которая обычно заставляла себя подолгу ждать, а потом со сладостным смехом появлялась из-за деревьев.

Там в лесу, у родника, где они встречались, в один прекрасный день родился план послать «Молитву» на небеса, чтобы она вымаливала у святых всяческие милости для молодой помещицы и старого греховодника, помещика с польскими усами.

Об этом поговаривали крестьяне в шинке, но тихо, на ухо, чтобы никто не услышал и не донес помещику, которого они очень боялись.

И было так. Однажды ночью, постояв на коленях перед каждой иконой и прочитав свои молитвы, помещица легла спать и больше не проснулась.

Может, помещик отравил ее, а может, просто придушил — кто знает! Точно неизвестно. Известно только, что «Молитва» была камнем преткновения для усатого помещика и молодой помещицы, которая, между прочим, была вдовой.

Похороны «Молитвы» были весьма пышными. Три ксендза бормотали за упокой ее души, крестьянки несли святые образа, а помещик шел за гробом с поникшей головой, будто и в самом деле скорбел.

Сразу же после смерти жены помещик приказал открыть все окна, чтобы выветрить запах ладана из покоев и отправить его вслед за набожной помещицей в рай, чтобы она там наслаждалась этим запахом вместе со всеми своими святыми, с которыми она, поди, после смерти стала совсем как шерочка с машерочкой.

Через три недели, всего через три недели после смерти своей жены, помещик решил дать пир в честь молодой помещицы. На этом пиру перед всеми владельцами окрестных имений он объявит, что молодая помещица — его невеста и так скоро, как это будет прилично перед Богом и людьми, они поженятся.

Торжество было назначено на воскресный вечер. И в это воскресенье слугам вздохнуть было некогда, так много нужно было им сделать, чтобы приготовить этот королевский пир.

В это же воскресенье, около десяти часов утра, помещик приказал привести к нему цирюльника Мотла Парнеса со всем его инструментом. У Мотла Парнеса была хорошая репутация, ремеслу он обучался в большом городе. «У него золотые руки», — говорили о Мотле в местечке. Но этими «золотыми руками» он, как мы знаем, лишь изредка зарабатывал пару медяков.

Вопрос, почему помещик в то воскресенье не позволил, как обычно, подстричь себя своему камердинеру, а послал за Мотлом Парнесом, остается открытым.

Может, в тот день он был в таком странном настроении, и так добр со своей прислугой, что ему захотелось, чтобы даже бедный еврей-цирюльник тоже что-нибудь заработал, тоже насладился этим радостным днем, в который белокурой лесной колдунье предстоит стать его невестой перед Богом и людьми.