Еврейские погромы и национализм (СИ)

Идея национализма – любви к духовному облику своего народа, выражаемого в том числе и в монархической русской политической культуре, может только способствовать предотвращению погромов, угроза которых не исчезает в современном обществе, даже при условиях возобладания идей космополитического гуманизма: «по свидетельствам американской полиции и журналистов, после урагана «Катрина» мародёрство на территории Нового Орлеана достигло в отсутствие полицейского надзора небывалого размаха; люди стали объединяться в банды, грабить дома и нападать на полицию» [А.А. Васильев «Государственно-правовой идеал славянофилов» М.: Институт русской цивилизации, 2010, с.159].

Угроза погрома связана вовсе не с чувством национальной неприязни, а с самой возможностью воспользоваться любым поводом для присвоения чужого имущества в том случае, если вместо идеала национализма, объединяющего и обязывающего к соответствию лучшему в национальной культуре, в обществе будет считаться высшей ценностью обладание определёнными предметами.

Погром становится тем более возможен, чем сильнее общество пропитано агрессивным культом антиискусства по типу «контр-страйка» и «кредо ассасина».

Крайне ориентированная на накопление богатств американская культура толкает людей к совершению преступлений: «превознесение цели порождает в буквальном смысле слова деморализацию». Деньги превратились в священную «самоценность», независящую от направления использования капитала, и не имеющего потолка, приносящего окончательное удовлетворение ввиду неумеренности амбиций. Большим преступлением при таких представлениях становится скромная цель, а не дерзкая неудача. Отсюда отход от строго законных средств преуспеяния и значительный уровень незарегистрированных экономических преступлений. В США считается, что «противозаконное поведение отнюдь не относится к числу социальных или психологических аномалий; на самом деле это вполне обычная практика». Отсюда чудовищная пропорция заключённых к населению США и сравнительно низкая преступность в странах менее обеспеченных, но не имеющих деморализующей денежной культуры [Р. Мертон «Социальная теория и социальная структура» М.: АСТ, 2006, с.249-264].

Со времени прижизненных Мертону изданий его книги изменений к лучшему нет и не предвидится. Крупный американский экономист в эпоху Буша-младшего видит: «что-то неладно с американским капитализмом». «Я получал много писем от людей, предупреждавших, что крупные корпорации мухлюют с отчётностью». «Годы, когда курсы акций вздувались мыльными пузырями, вызвали в деловом мире эпидемию нечистоплотности» [П. Кругман «Великая ложь» М.: АСТ, 2004, с.58].

Генерал Краснов так и писал в романе «Выпашь»: «если мошенник ещё и во фраке, да банк имеет или редактор газеты – так ему и президенты ручку пожимают» (1931).

Со временем глобализационная американизация приводит к распространению такой преступности, что видно на примере РФ, где культурная деградация усугублена советским социалистическим идеалом, во многом идентичным американскому.

Насколько советская культура есть антипод русскому национализму видно по её уголовной составляющей. Алексей Ракитин пишет про вторую половину 1950-х: «крупные города Сибири и Урала буквально задыхались под валом насильственных преступлений всех разновидностей. Уличная преступность характеризовалась крайней жестокостью и массовостью» («Смерть, идущая по следу»).

В послевоенном СССР у молодёжи наибольшим авторитетом пользовались не одни только фронтовики, но и уголовники. «В 1960-е влияние уголовной среды, прежде всего на молодёжь, «дворовую шпану», оставалось очень сильным». Вскормленный на этой уголовной культуре Высоцкий даже отказывался надевать милицейскую форму для телесъёмки – «западло» [С.А. Кредов «Щёлоков» М.: Молодая гвардия, 2010, с.95].