Еврейский синдром-2

Хочу отдельно поговорить о трагической судьбе Николая II - оклеветанного, низвергнутого и растерзанного последнего православного монарха. В постмонархический период новые политики и заангажированные историки, все как на подбор, твердили об "отсутствии политических способностей", "слабости" и "безволии" Государя. Это бессовестная ложь. Свои решения Николай II принимал вовсе не под чьим-то влиянием, хотя именно на этом спекулировали его противники. Да, он был человеком мягким, но отнюдь не слабым, а скорее даже непоколебимым - там, где ему не позволяли поступать иначе христианские духовные ценности. Он не был способен на расчетливый компромисс и интриги. В политике, как и в жизни, он руководствовался высочайшими моральными принципами. Поистине Государь был олицетворением Ума, Чести и Совести своей эпохи. Даже весьма сдержанный историк Г. М. Катков в своей книге "Февральская революция", проводя оправданную параллель между Николаем II и образом князя Мышкина, отметил в личности Императора "некий элемент святости", веру "в некую как бы волшебную и неизбежную победу справедливых решений просто в силу их справедливости. А это ошибка, так же, как ошибочно верить, что правда восторжествует среди людей просто потому, что она - правда. Это ложное толкование христианской этики есть корень "нравственного разоружения"…". Отсюда, по мнению Каткова, и "общественные беды" Российской Империи.

Но такой упрек в "разоружении" можно сделать многим святым и даже самому Христу. Вряд ли это уместно, поскольку победное значение святости действует на духовном, а не на политическом уровне, но очевидным оно становится не сразу. Возможно, на этом - духовном - уровне для православного славянства было бы гораздо хуже не иметь такого Государя… Поэтому для его оценки возьмем иную точку отсчета.

Нужно учитывать, что в тот момент мир находился в вопиющем противоречии с такого рода честной политикой. (Вспомним инициативу Николая II по созыву в 1899 году первой в истории конференции по разоружению в Гааге - она, конечно, была обречена на неуспех из-за назревшей уже схватки за глобальный контроль.) Таким образом, в лице своего искреннего монарха Россия оказалась "белым пятном" на карте мира. Поэтому в него летела всевозможная грязь клеветы (достаточно просмотреть "либеральную" печать того времени). Именно в этой искренности можно усмотреть роковую неизбежность торжества антихристианских сил, осаждающих Царство Православия: честные политические шаги православного Царя, продиктованные его христианской совестью, вели к ускорению Катастрофы.

Так, в отличие от современных правителей-временщиков, он не мог бросить на произвол судьбы православную славянскую Сербию, и этим дал возможность "закулисным силам" втянуть себя в Первую мировую войну. Уже в ходе войны, оказавшейся губительной для России, именно святым чувством долга была продиктована жертвенная верность Царя "союзникам", на самом деле предавшим его.

Вопреки традиционному взгляду на историю, главными в этой войне были отнюдь не обычные политические интересы участников, а глобальная идеологическая цель "союзников" России по Антанте, в политические и финансовые круги которых уже глубоко проникла масонская червоточина. Они делали все, чтобы привести к столкновению и взаимному крушению главные европейские монархии - Российскую, Германскую и Австро-Венгерскую - для утверждения либерально-демократической идеологии. Поэтому столь охотно Англия и Франция, изменив своему союзническому долгу, еще до отречения Государя поддержали февральскую революцию и 1 марта официально через своих послов заявили, что "вступают в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Гос. Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России" ("Биржевые ведомости", 5.03 1917 г.). В то же время британский премьер-министр Ллойд Джордж, выступая в английском парламенте, "с чувством живейшей радости" приветствовал свержение русского Царя: "Британское правительство уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов, из-за которых нами была начата война"; "громкие возгласы одобрения раздались со всех мест" ("Новое время", Петроград, 9.03.1917 г.).

Вернусь к тому, что непреклонное упорство Николая II в еврейском вопросе, восстановившее против Российской Империи мировое еврейство, объясняется не столько стремлением ограничить нараставшее еврейское влияние в общественной и экономической жизни государства, сколько невозможностью признать достойной равноправия религию, попирающую основы христианства. Государь нравственно не мог принять и той масонской "февральской" системы ценностей, которую его стране ультимативно навязывала "закулисная" власть. Царь воспринимал любой компромисс с нею как измену своему долгу и христианскому призванию. Поэтому отречение ему представлялось неизбежным в ситуации, когда "кругом трусость и измена и обман", - таковы были последние слова в царском дневнике, написанные в ночь отречения.