Еврейский вопрос Ленину

Взбесившийся Бланк ринулся с жалобой к генерал-губернатору Бибикову. Он оросил свою жалобу потоками слез, стеная о несчастной судьбе старого, смиренного и разоренного человека. Он стонал, что все, кроме его недвижимого имущества, было конфисковано в пользу Розенблита, хотя Розенблит мог бы обойтись и домом Мошко в Староконстантинове. Жалоба произвела двойственный эффект. Бибиков лично приказал оградить Мошко Бланка от опустошительного произвола местной полиции. Однако житомирские власти не послушались и оставили все как есть. Они слишком хорошо знали, что именно происходит. Розенблит был, по их представлениям, добропорядочный обыватель и честный предприниматель, тогда как Мошко Бланк был человеком «преотвратным», как заметил житомирский губернатор, его претензии и проделки решительно всем надоели. В полиции также знали, что Бланк пытался помешать правосудию — полгода спустя, — заявляя, что конфискованное у него имущество принадлежит якобы не ему, а некоему Мееру Лехтерману, который оставил вещи Бланку на бесплатное хранение, так что надо было бы все это вернуть.

Полицейские чины не оставляли надежды получить с Мошко Бланка причитавшиеся с него в пользу Розенблита 365 руб., когда они случайно обнаружили, что Бланк водит их за нос. Оказалось, что пока они пытались уладить дело Бланка и Розенблита миром (прежде чем передавать это дело в суд), Мошко взял у некоего Ицки Финкелыитейна бричку стоимостью 500 руб. в залог долга, продал ее за 185 руб. серебром, а вырученную сумму отдал Финкелыитейну, очевидно, надеясь спрятать денежку и избежать дальнейших выплат Розенблитам.[42] Что до Финкелыитейнов, то позднее Бланк судился и с ними, и во время этого суда явилась во всей красе мадам Финкельштейн с ее проклятиями в адрес Мошко Бланка, о которых мы рассказывали в начале главы 1. Принимая во внимание описанные обстоятельства, местные власти решили действовать в соответствии со здравым смыслом и потому проигнорировали приказ генерал-губернатора.

Что мог в этих обстоятельствах сделать Мошко? Кто-нибудь другой в его положении сидел бы тихо. Или переехал бы жить к дочери и смирился. Или жил бы тихо по-стариковски — ведь в 40-е гг. Мошко было уже крепко за 80. Кто-нибудь другой на его месте выбрал бы любую из этих возможностей, но не Мошко, хотя к дочери он-таки переехал.

Мошко решил, что довольно жалоб на Штернбергов или Розенблитов, на евреев Староконстантинова или Житомира. Мирьям уже отошла в мир иной. Ее назойливые еврейские причитания, которые Мошко, наверное, презирал, хотя и терпел, не могли теперь помешать ему принять жизненно важное решение. В конце концов, он, Моисей Ицкович Бланк, был великорусским подданным, хотя формально все еще оставался ничтожным евреем. Конечно, он понимал идиш, жил в черте оседлости и вел дела преимущественно с евреями. Но в глубине души он давно уже был православным христианином. Пришло время Мошко стать истинно русским.

Во славу Божью

Можно только удивляться, почему Мошко решил узаконить свои давние отношения с православной церковью, когда ему уже было за 80. Если его жена умерла в 1844 г. а не в 1834 г., как указывают некоторые документы, тогда его решение легко объяснить. Мирьям была правоверной еврейкой, и Мошко не хотел ее обижать. Как бы он ни презирал своих традиционно мыслящих соплеменников, с женой он прожил больше полувека. В письме Николаю I Бланк разъяснил, что давно желал обратиться, но пока была жива жена, он не хотел оскорбить ее в лучших чувствах и не мог себе позволить креститься. Если это объяснение правдиво, значит, Бланк считал себя гордым православным подданным великой империи, а не низкопробным местечковым евреем, значительно раньше своего формального крещения. Как бы там ни было, теперь Мошко мог свободно и самостоятельно принимать решения. В сентябре 1844 г. он обратился с просьбой о причащении Святых тайн к волынскому приходскому священнику Анатолию. Мошко писал, что не разделяет представлений Талмуда о пришествии Мессии, что он слабого здоровья и что беспокоится о спасении души.

Слова Мошко о слабом здоровье не требуют пояснений, но упоминание им Мессии озадачивает. Мошко четко объяснил, что именно его не устраивало в Талмуде. Дескать, по Талмуду, Мессия придет, когда все евреи будут либо праведниками, либо грешниками. Мошко знал, что эта талмудическая якобы версия пришествия Мессии была одной из нескольких десятков метафор, описывающих мессианские времена и разбросанных в массе своей по длиннющей 11-й главе Трактата «Сангедрин» Вавилонского Талмуда, по еврейской средневековой гомилетике, по мидрашам и по собраниям популярных раввинских сочинений.